Страница 51 из 67
Когда скулы немного отпустило и можно было не опасаться, что с зубов будет капать слюна, я сглотнула и развела руки.
Демон опять смеялся:
– Я же говорил – не ешьте! Это не совсем апельсины – это померанцы, они горькие.
– У настоящих джентльменов в таких случаях оказывается конфета. Или носовой платок. Ну, газировка…
– У меня ничего нет, придется вам как-то самостоятельно это пережить, – улыбаясь, ответил он.
С достоинством отвернувшись, пошла по аллее к парапету.
С противоположного берега Тибра на меня глядели пинии, кипарисы и дворцы другого холма – Яникула.
Если встать на любом холме Рима, взять рамку от картины, то можно просто медленно перемещать руки – все, оказавшееся внутри, будет представлять собой классический пейзаж, совершенно точно тебе знакомый. Ты уже все это видел: на картинах, на иллюстрациях в книгах и школьных учебниках… Чувство внезапного узнавания – твой неизменный спутник в этом городе. Поначалу его вспышки следуют так часто, что слегка дезориентируют.
Глядя на залитые светом купола и крыши, я пробормотала:
– Ромул и Рем взошли на гору,
Холм перед ними был дик и нем.
Ромул сказал: «Здесь будет город».
«Город, как солнце», – ответил Рем[55].
– Русские стихи о Риме? – спросил Георгис.
Он стоял позади, засунув руки в карманы, и глядел на Тибр.
Я кивнула.
– Пойдемте, покажу еще один апельсин. Он за стеной, так что съесть его вы не сможете.
Спустя минут десять мы по очереди заглянули в круглое отверстие в ограде базилики Санта-Сабина. За ним рос потомок прародителя всех римских апельсинов. По легенде, привезенный в город лично святым Домеником. У потомка был высокий гладкий ствол и тонкие вьющиеся ветви. Картинка за стеной напоминала гравюру.
В завершении темы отверстий мы поглядели в самую известную римскую дырку – замочную скважину в воротах монастыря Мальтийского ордена. За ней в конце монастырского сада виднелся купол собора Святого Петра, словно он стоял в конце аллеи. И не скажешь, что между ними лежала река и километры улиц.
– Это интересное место, – сказал Георгис, показывая интерактивную карту в своем телефоне, когда мы отошли от ворот. – Смотрите, вот очертания Авентина и на его краю – монастырь Мальтийского ордена. Раньше он принадлежал тамплиерам. А они верили, что холм – это замаскированный от непосвященных глаз корабль. Видите его нос, устремленный к Тибру? Однажды он снимется с якоря и отправится к Святой земле. Архитектор Пиранези, когда получил заказ на реставрацию монастыря и его территории, четко следовал этой легенде. Кстати, скважина в воротах с видом на сад и купол Сан-Пьетро тоже его рук дело. Так вот, по замыслу Пиранези, монастырская церковь, что стоит на краю обрыва, – это рубка корабля, сады – канаты на борту, ограда монастыря – фальшборты. А обелиски на площади, где мы с вами сейчас смотрим в мой планшет, – мачты.
– Cлышу, как они скрипят, – закрыв глаза, улыбнулась я.
Хорошо, что быстро открыла. Взрезая пространство ревом, промчался мимо парень на «веспе». Подол платья рванулся за ним по воздушной дорожке, а молодой гонщик уже несся по улице вниз – туда, где бурлил город, стояла очередь желающих вложить, наподобие Одри Хебперн, ладони в Уста истины, перекликивались, смеясь, официанты кафе перед Пантеоном. Темным сполохом метнулась с пинии стая ворон. Такая огромная, что солнце сквозь нее прорывалось вспышками. Замерев на секунду, неожиданно для самой себя я пробормотала по-русски:
– Кажется, я жива.
Днем мы сидели в пиццерии неподалеку от Испанской лестницы. Нас окружала пестрая толпа: японцы, молодые отцы со спящими в кенгурушках младенцами, одетые в футболки и затертые джинсы длинноволосые девушки модельной внешности, элегантные старушки с укладкой на голове и в туфлях на каблуках, болтающие по мобильному телефону монахини, какие-то люди с расписанными лицами и бритыми головами – словом, обычная римская публика.
Пиццерия принадлежала давнему другу Георгиса, служившему некогда в береговой охране на Сицилии.
– Он вылавливал мигрантов в море, а я обустраивал их на суше, – пояснил Георгис.
Потом Энцо (так звали друга) получил в наследство пиццерию, женился и осел в Риме. Он должен был подойти с минуты на минуту. Георгис, делая заказ, шутил с официантом. Их слов я не разбирала, видела только, что парень подыгрывает Георгису, улыбается, кивает, но при этом держится своего мнения.
– Уверяет, что у них тут готовят лучшую во всем Риме пасту алламатричиана[56]. Советует попробовать…
– Ой, я пас! Ее никогда невозможно съесть, не заляпав себя и всех вокруг! Георгис, ничего, если я вас оставлю ненадолго? Пока вы с другом будете пить за встречу, я – в магазин. Присоединюсь попозже.
– Возвращайтесь до полуночи, – улыбнулся он.
Я не люблю римские торговые центры. Они не отличаются от московских или, скажем, афинских – те же марки по тем же ценам. Но мелкие римские лавчонки, каждая из которых имеет свой график работы, антураж и товар, который не встретишь больше нигде, – это да! Уже только за них можно обожать этот город. И улочка с пиццерией Энцо была щедро ими усеяна.
Мне нужно было нечто изящное, не парадное. В одном магазинчике я зарылась в ворох платьев и блузок, когда услышала с улицы возгласы. Встреча друзей состоялась. Они перекрывали даже обычный римский шум. Обернулась к окну. За ним Георгис и краснолицый толстый коротышка радостно сжимали друг друга в объятиях, хлопали по плечам, а коротышка Георгиса еще и шутливо по щекам. Даже не зная итальянского, я могла понять, что сицилиец кричит примерно следующее: