Хранители

– Афина, – показала на нее Маша, – хозяйка апартов и таверны. Мы с ней немного знакомы. Это у ее сына Константиноса крестины. Вон, кстати, и он, – кивнула она на черноглазого парнишку лет трех, одетого на манер взрослых: высокие сапоги, жилетка, с той лишь разницей, что рубашка под ней и сарики на голове у виновника торжества были белыми.

– Нехорошо получилось, мы без подарка! – огорчилась я.

– Ваш подарок уже заложен в счет за комнаты, который выше обычного, поскольку включает угощение, – усмехнулась Маша. – Да и вообще, здесь туристов немного даже летом, ну по сравнению с северным побережьем. В основном приезжают сами же критяне, из Ираклиона, на выходные, да иногда трекеры, вроде этих. – Она мотнула подбородком на уже изрядно захмелевшую группу пожилых походников.

Один из них, обнимавший за плечи подругу, вытянул на соседний стул ноги в высоких горных ботинках.

– Голландцы, наши соседи по отелю.

Мы с Иваном улучили момент, когда Афина, уперев руки в толстые бока, окидывала торжество хозяйским взглядом. Подошли, представились, пожелали маленькому Константиносу долгих лет. Кивнув, она тут же закричала девушке, смеющейся в группке молодежи подле певцов:

– Анна, принеси еще две тарелки и барашка! Эла, эла![26]

Маша увела и усадила нас рядом с собой.

Перед каждым гостем стояли вазочки с медом и стаканы. Посередине стола – кувшины с вином, миски с пестрым хорьятики-салатом и озерцами дзадзыки – божественным союзом йогурта с тертыми чесноком и огурцами.

К Ивану подошел батюшка. Представился отцом Захарием:

– Скорблю об иеромонахе Тимофее, почившем о Господе. Радуюсь видеть его племянника с друзьями средь нас!

Иван встал и склонил голову.

В компании мужчин, сидящих напротив, я увидела Георгиса. В черной рубахе с закатанными рукавами. Сарики, скрученное жгутом, обхватывало лоб и затылок. Шло оно ему невероятно. Поймав мой взгляд, он кивнул, продолжая слушать, что говорит ему усатый дед. Вскоре к их группе присоединился и отец Захарий.

– Георгис уже расспросил Захария, – прокричала Маша, так как певцы, выпив воды, вновь ударили по струнам, – нам повезло: в округе всего два ущелья с церковью Богородицы. Одно – это Трипити, о котором говорил Георгис. Отсюда недалеко, километров десять. А другое – подальше, на северо-восток, у заброшенного монастыря.

Улыбчивая девушка поставила перед нами с Иваном тарелки. В одной дымились, исходя соком, бараньи ребрышки. На другой лежали пластины гравьеры[27]. Я полила их медом и отправила в рот одну за другой. К терпкому вкусу сыра отлично подходило красное молодое вино из кувшина.

Наша терраса выдавалась над каменной осыпью. Казалось, мы зависли в сияющей капсуле над ночным морем. В свете огней колыхались низкорослые критские пальмы, фикусы и олеандры, а сразу за деревянными подпорками дышала влажная тьма. Иногда на плечах я чувствовала уколы брызг, срываемых расходящимся ветром.

Вслушиваясь в мантинады, я улыбалась. Не раздражало даже, что Иван, как обычно, с головой ушел в разговор с Машкой о делах.

Свет померк – это навис над ними, загораживая от ламп, Машин великан. Опершись огромными руками по обе стороны от Марии и тем самым отделив ее от Вани, рыкнул, глядя на него:

– Как дела, Маша?

Иван, вынужденно прервавший разговор, смотрел на детину с интересом. Откинувшись и закурив, сказал Маше по-русски:

– Вы прям живая иллюстрация диснеевского мультика.

Подавив улыбку, Маша обвила рукой монументальную ручищу кавалера, усадив на стул подле себя. Приобняв нахмурившегося на неясный смысл русских слов ревнивца, она познакомила мужчин. А спустя несколько минут напротив них уже образовалась компания из кумов и друзей пирата. С некоторыми Машка была знакома. У кого-то нашлись общие друзья с Иваном. Я вежливо улыбалась всем сразу и никому в отдельности, на пристальные взгляды не отвечала, сидя на обочине их хмельного круга, от которого так и разлетались смех, брызги ракии и феромоны.

Рядом послышалась возня. Черноглазая девчушка лет пяти подсадила на соседний со мной стул маленького Константиноса, а потом забралась сама.

– Ясу![28] – сказала она, белозубо улыбнулась и моментально опрокинула солонку.

Прелести вольного, не скованного городом детства: можно бродить допоздна меж смеющихся взрослых, рассыпать соль и не получить за это нагоняй. У меня такая счастливая жизнь случалась только летом, в Ялте. На соли палец сам собой вывел волнистые линии, цилиндрического дельфина над ними, и мальчишку с девчонкой, сидящих на прибрежных камнях.

Дети захлопали в ладоши, и черноглазая пигалица вновь потянулась за солонкой.

Смеясь, я подняла голову и встретилась взглядом с Георгисом. Он опустил глаза на рисунок, порассматривал его и, отпив вина, снова поглядел на меня поверх стакана. Молча, без улыбки. Машинально я тоже сделала глоток. Пока взгляды наши пересекались над соляной картинкой, веса в себе я не чувствовала.

Посиделки закончились далеко за полночь. На пляже крестный Константиноса, толстый адвокат из Ираклиона, вместе с отцом именинника и другими мужчинами затеяли стрелять в воздух из ружей. Пространство гремело, собаки лаяли, парочки целовались.

Когда пальба закончилась, я помогла женщинам собрать со столов посуду.

– Эвхаристо[29], – поблагодарила Афина, завидев меня с подносом, заваленным грязными тарелками и огрызками хлеба.

– Объедки кидай в тот мешок, – показала она в угол кухни.

– Это собакам?

– Что-то псу, что-то рыбам. У нас тут полно рыбаков. Эй, Анна, ну-ка иди сюда! – закричала она.