Страница 6 из 20
Когда начало темнеть, застрекотали ночные насекомые, она вышла на мостки, глянула на утёс, тёмной глыбой лежавший на воде по правую руку, углядела тонкую чёрточку – ангела. Огонёк посмотрел туда же, шмыгнул носом, сплюнул. Белка спустила в воду босые ступни, подобрав штопаные цветные штаны, и засвистела прерывисто, призывно. Тихо шелестели волны. Белка подождала, снова начала посвистывать.
Забулькало.
Белка подняла ноги, на всякий случай: на поверхность, совсем рядом с мостком, из воды вынырнула гладковолосая голова русала, за приоткрытыми губами морского жителя поблескивали острые зубы.
– Это Белка. Хочу попросить.
Русал подплыл ближе.
– Отсрочка была, выполняйте условленное.
– Мы не получаем от вас жемчуга, так что никакого неравного положения нет. Мы просто прервали обмен.
Из воды показалась шея, затем плечи. Русал схватился когтистыми, перепончатыми лапами за доски, подтянулся вверх. Огонёк схватился за кортик, готовый, если что, дать отпор. Но Белка опасности не чуяла. Русал приблизился к её лицу и глухо произнёс:
– Нам мало. Хотим ещё. Хотим и получим. Говорили уже.
– Да, говорили. Но сожрите всех в этом городе, на том ваш пир кончится. Что тогда? А если мы начнём сейчас вам жратву таскать, то поставим себя под угрозу. И тогда точно никаких ножек-ручек и ножичков.
Главное в таких делах говорить спокойно, почти безразлично. Но почти. Морской люд обидчив и дорого берёт за обиды, за невнимание, за холод в голосе. Поэтому Белка говорит рассудительно, не спеша, русал молчит. Потом опустился в воду, вновь на поверхности виднелась только его голова.
– Сколько ждать?
– Как только ангел уйдёт, сразу же продолжим обмениваться.
Теперь русал молчал дольше. Нырнул вниз, в глубину. Огонёк прохаживался по мостку, не убирая, впрочем, кортика.
– Хорошо, – наконец решил русал. – Мы будем терпеть. Но нам тяжело.
– Мы понимаем. Поэтому готовы выдавать оружие. Как получится и сколько получится. В знак нашего расположения.
– Принимаем.
Стрекотали беспокойные букашки. Белку пробрал озноб, ей показалось, за ней наблюдают. Со стороны глыбы-утёса.
– Ну, идём назад? К Кривому?
– Нет, завтра. Огонёк?
– Что?
– У меня дурное предчувствие.
Он остановился на ходу, резко.
– Насколько дурное? – спросил он напряжённо.
– Ровно на столько, чтобы ждать невесёлых известий.
А на следующий день ангела на обрыве не оказалось. Об этом доложили дети, которых тянуло ко всему необычному и которые по десять раз на день бегали глядеть на гостя сверху. Город переполошился, загудел как улей. Все как-то сразу отбросили вариант с восхождением и ждали, что случится дальше.
Белка снова загремела браслетами на ногах и руках, послушала, чем пахнет воздух. Взобралась на утёс, огляделась, спустилась ниже, в зеленевшую сторону лесов, но искать долго не пришлось. Светлое ангельское одеяние издалека бросалось в глаза. Ангел стоял в густой тени листвы, смотрел на север.
– Ты ушёл с прежнего места, – начала она без предисловий и приветствий.
– Ушёл.
– Я не к тому. Почему вдруг?
– Из-за крови. Мне не нравится её запах.
Белка сразу поняла, что Синьке пришёл конец. Может, не только ему. Белка подумала, что, возможно, настоящие ангелы могут решить "проблему" по-разному, и решила ещё: как же всё–таки хорошо, что в их город ступил именно этот, с непонятными глазами. Что кровь льётся не здесь.
– Ну и что, дальше так стоять будешь?
Ангел повернулся, понурился, с виду все сияние ушло, румянец не нет сошёл. Не знает он, что делать. Это же настоящий ангел, живой, а не бездушная сила небес.
– Пойдём, – зовёт Белка, вдруг пожалев его. Ангел идёт следом. Сперва Белка приближается к обрыву, потом раздумывает и шагает прямо в город.
С этого дня ангел так и остаётся среди людей. Ходит лёгким облаком по тесным улочкам. Всё естество Душечки видом своим вытряс, в детях баловство пробудил.
– М-да, Белочка, теперь я всё видел, – смотрел Кривой из заляпанного окошка своей комнаты на пришельца, смирно сидящего на дворовой скамеечке.
Ангел привидением, вполне безобидным, теперь жил среди бедняков, дураков и разбойников. Пару раз заходил ангел в Белкино жилище, осматривался. Белка всю комнатку свою заполняла всякой мелочью и мусором, даже обрывки ниток она скручивала и подвязывала на углы мебели, лепила к потолку. К стенам крепила картиночки, пусть даже рваные, пуговки, ложечки, всякую всячину. Для своего личного, Белкиного уюта. Может, ангел тоже находил её комнату уютной? Он был как малый ребёнок. Многое приходилось объяснять буквально на пальцах, но в их разговорах всегда оставалось потаённое, как второе дно сумки, знание: ангел понимает что-то такое... вечное и недосягаемое, что Белке понимать не положено. Но Белка и не спрашивала, она прекрасно знала, куда стоит совать нос, а куда не нужно. Однажды ей взбрело в голову проверить на нём своё мастерство. Профессиональный интерес, можно сказать.
Они заняли пустой дворик, тот, что скрывался под зреющими яблочками заросшего садика. Сидели на обшарпанной скамеечке и столике, который, по своему обыкновению, заняла Белка.
– Я удивлён, что ты спросила, – говорит он, – но знаки эти показывают наши возможности, то есть полномочия.
Рассказывает об овальной медальке, что болталась на цепочке, прицепленная к поясу ангеловой одежды. Которой там уже не было. Белка спросила специально, потому что сам ангел не заметил пропажи. В глубине души она гордилась, очень гордилась своими тонкими умелыми ручками, которыми можно обшарить и самого ангела. Она еле сдерживается, чтобы не вытащить медальку из рукава и покачать ею прямо перед ангеловым носом.
– В моём случает это...
Заметил. Смотрит удивлённо, неверяще, белыми руками своими ощупывая пояс.
– Это ты? Ты же? – неожиданно он улыбается, открыто, ненарочно. – Когда ты успела? Как?
Белка чувствует себя польщённой. Она редко когда такое чувствует и наслаждается моментом. Поэтому достаёт медальку медленно, даже показательно, мол, вот де висюлька твоя, бросает золотенькую на ангелову ладонь.
– Как занимательно. Я совершенно ничего не почувствовал. А хочешь, я тоже кое-что тебе покажу? Немного верхнего предела?
– Как же так? Я слишком тяжела для верхних пределов. Да и как ты их покажешь, если твоей чудо-лестницы нет?
– Я проберусь в твой сон.
– Ты можешь так?
– Любой ангел может. Вот, – он кладёт руку ладонью вверх на столешницу, – голову сюда. Ложись. Устройся удобнее.
Белка ложится на стол, подбирает ножки, сворачивается клубком, голову помещает прямо на ангельской ладони. Другой рукой ангел прикрывает её глаза от света. Тело каменеет, тяжелеет, на него давит воздух. Но вдруг всё это исчезает. Она понимает, что лежит на подушках, так удобно лежит, что и шевелиться не охота. Она не чувствует запаха рыбы, соли или пыли. Здесь пахнёт чем-то совсем другим. Приятным. И при этом очень ненавязчиво, не как, бывает, пахнёт от Душечки. Белка открывает глаза, озирается. Она, похоже, проснулась во дворце. Высокие потолки, всё ровненькое, чистенькое, даже блестит. Окна невероятные, здоровенные, через них видно небо и много облаков. Белка инстинктивно хочет вскочить с кровати, потому что она же замарает белые простыни! Она приподнимается с нежных подушек и удивляется своей одежде. Мягкой, струящейся, будто вода, не запылённой, не провонявшей грязными улицами. На плечах лёгкая накидка цвета ранней зари. Белка клянёт те мысли и сравнения, что рождаются сейчас в её голове. От них лишь горше, это ведь всего лишь сон.
Белка прогуливается по комнате, глядя на себя в зеркальном отражении каменной плитки, потом заглядывает в окно. На парящих в небе зеленеющих островках стоят, возведённые в белом камне, если это и правда камень, дворцы и дома. Некоторые соединены мостами, перемычками, куда-то ведут вверх лестницы, не имеющие никаких опор. Цветным ковром покрыта невесомая земля, разноцветьем, которого, впрочем, и на земле в достатке. Белка уходит из комнаты, идёт по лестнице вверх, гуляет. Всё вокруг такое красивое... что тошно становится. Белка садится на диванчик у окна в верхних покоях и хочет проснуться. Она не замечает, откуда приходит ангел. Он подходит, садится рядом, улыбается.
– Как тебе здесь? – спрашивает.
– Пусто, – отвечает Белка.
Улыбка сходит с ангельских губ.
– Ты хочешь вернуться?
– Хочу.
– Подожди. Иди за мной.
Он поднимается и идёт вперёд, Белка видит теперь, что под самым верхним слоем ангеловой одежды спрятаны крылья. Крупные, сложенные за спиной. Белка слушается ангела, покорно подчиняется.
Они спускаются во двор, где растут деревья. Из тех окон, в которые Белка смотрела, их видно не было, но удивляться им не стоило – это были самые обычные деревья, как и на земле. Среди листвы перекликаются мелкие птички, тонкие трели и пересвисты летят над головой, а за деревьями, среди конусообразных кустов, Белка не помнила их названия, стоит стеклянная беседка, её перемычки свиты из светлого, тонкого металла, а стёкла немного искажают вид.
– Попробуй, – говорит ангел, заходя внутрь, и берёт со стола чаши и сосуды. И хотя Белка не чувствует голода, решает всё же попробовать угощения. Конечно, это и правда оказывается вкуснее всего того, что она пробовала раньше. Но это было ожидаемо. Ангел иногда озирается, довольно резко, как будто его кто-то окликает, или что-то мешается, недовольно поджимает губы и как-то... смущённо.
–Что такое?
Ангел вздыхает и спрашивает снова:
– Хочешь вернуться?
– Хочу.
Белка просыпается. Уже темнеет и начинает холодать. Она слышит недовольного, немного перепуганного Огонька.
– ... только молчишь! Что с Белкой, ещё раз спрашиваю?!
– Все хорошо. Я спала, – Белка отодвигает от лица ангелову ладонь, садится на столе. Огонёк замолкает, подходит и для верности её осматривает.
– И что же это за сон такой, что надо непременно с ангельской силой спать? – бурчит он.
– Кусочек верхнего предела он решил мне показать.
Огонёк мрачнеет, но ничего не говорит. Белка знает почему. Он думает, что там ей слишком понравилось, что там она видит жизнь лучшей, и что теперь ей будет противно здесь. Но, конечно, он ничегошеньки не угадывает.
– Огонёк, – зовёт она его, – подожди меня дома. Поставь на огонь воду, я скоро.
Огонёк выдыхает, лицо его становится вновь добродушным, как и обычно, он кивает и уходит. А Белка только и говорит замершему ангелу:
– Спасибо за ознакомление.
Он долго молчит и смотрит на неё. Она чувствует, что сейчас, именно в эту минуту, его непонятные глаза видят всю её душонку с всеми грешками и мыслями, с переживаниями и желаниями. Долго смотрит он, прищурив глаза.
Белка не уходит, она не хочет быть трусихой. Она даёт ему возможность изучить, она считает это честным. Ангел явно расстраивается. Он говорит обескураженным потерянным голосом:
– Как это странно. Я был весьма наивен, когда пришёл сюда. Когда сошёл с неба для выполнения задания. Когда думал, что...
Белка не прерывает его.
– Это так странно, – снова повторяет он. – Как такая как ты может так сильно и верно любить? Я не могу понять. Да и кого, всех их?.. Их, резавших, кравших. Душегубов, бандитов, пьяниц. Как? Объясни мне.
Белка чувствует в себе дрожащую струну. Натянутую, гудящую от напряжения. Она смотрит на него своими тёмными глазами, крупными, влажными, всегда печальными.
– Это ты объясни мне, ангел. Объясни, как можно мечтать о верхнем пределе и при этом твёрдо знать, что всех, кого ты любишь, постигнет кара. Что они точно никогда не вступят в верхний предел. Как можно быть счастливым там, наверху, когда где-то совсем в другом месте отдают долги всей своей жизни, мучаясь, все те, кого ты любишь? Да даже если бы только один! Один единственный из всех, кто не пробился бы выше?! Как ты себе это видишь, ангел? Отбросить все чувства, наслаждаться мягкой кроватью, цветами и пением птиц, вкушая самые лучшие явства... Как? Это же подло, ангел. Подло и мерзко. И мне этого не надо, я себя знаю. И ты сам сейчас это знаешь. Объясни мне, ангел, зачем тогда вообще любить? Зачем нам дана такая возможность?
Ангел молчит, опустив голову. Белка не видит выражения его прекрасного лица и видеть не хочет.
– Не грусти, ангел. Я догадываюсь, что ты хотел как лучше. Что уж теперь, сам видишь – мне не помочь, меня не спасти. Я не желаю спасения.