Страница 11 из 20
На подступах к городу она потеряла сознание или просто уснула. А очнулась уже у себя, переодетая, укутанная. Повреждённый палец очень нежно перевязывала та самая цыганка, рядом рыдала Зуля. Рыдала так, будто Белка собралась помирать. На минуту Белка сама так подумала и приняла это до странного равнодушно. Так же отчаянно рыдающую Веснушку заперли дома её родители.
Через пару дней ничего не изменилось, оцепенение её не покидало. Белка думала о том, что вызвало у неё такое состояние, что из всего произошедшего заставило её душу замереть иссохшей безжизненной ветвью и потерять цветы? Потеря плода могла повлиять на тело, но сама Белка думала, что это, быть может, к лучшему. А угроза пыток и боль... об этом и правда было страшно даже вспоминать.
Ненадолго сбросил этот душевный паралич Шторм, который позже приснился ей. И который заставил её судорожно искать ту самую пуговицу, срезанную ею в день их встречи с его жилета. Во сне было очень темно. Мрак, беспросветный, гудящий множеством теней. Шторм был виден абсолютно ясно, он почти светился. У него не было руки, его глаза остекленели, а на шее подхлюпывал кровью глубокий порез.
– Белка, – шептал он, слепо таращась на неё. – Пуговку пришей. Пуговку.
От жути она подскочила во сне, Зуля спала на стуле крепко и беспечно, а Белка вскочила на ноги, хотя до этого еле поднималась с постели, и начала рыться в своём пиджаке, нашла во внутреннем кармане эту пуговицу и пришила дрожащими руками к рукаву. Долго сидела на полу, за что потом расплачивалась, снова выслушивая сопливые мольбы и причитания. Говорили, ей необходим полный покой. Ужасались, когда она не хотела есть. Давали что-то... что-то для поддержания её сил, какие-то таблетки.
Начали возвращаться те, кто ушёл в тот мерзкий день убивать. И похоронили Шило. Он бился так яростно и безумно, его никак не могли взять живьём. Белку на последнее прощание не пустили из опасений за её здоровье. Одна из цыганок напугала всех последствиями кровотечения и возможной инфекцией. Кривой боялся даже заглядывать к ней, Тесак был ещё в ярости, после зачистки форта он пришёл только наспех перевязать раны и потолковать с Кривым, а потом снова уехал. Намечалась крупная разборка, ведь Утопший и его близкий круг смылись. Поэтому-то банда так долго и тщательно искала след...
От цыганки Белка узнала о начавшемся восстании в море. Не всех пленных тварей удалось довезти живыми, но кто ещё держался, получил поддержку, а позже их вернули соратникам. И, как оказалось, русалы очень бурно отреагировали на эту помощь, а цыганку прозвали Вестницей. Всё из-за того, что это она отперла тогда чудной замок, а дух надежды воспрял в пленниках.
– Я говорила, что это ты дала мне ключ, – рассказывала ей Вестница, легко принявшая кличку, рассказывала нараспев, как сказку. – Они знают тебя. И называют другом... клянутся в вечной признательности и верности. Там, среди пленных, был кто-то важный. Их всех из-за этого кого-то могли уничтожить. Но не теперь. Спасибо, Белка.
– Зачем ты меня благодаришь?
– Ты доверилась.
– У меня не было выбора, да и слишком многое зависело от обычного стечения обстоятельств.
– И пусть. Там были мои сёстры и мой отец. Они живы. Спасибо.
Наконец к ней пришёл Кривой. С чуть подрагивающими руками и опущенными в пол глазами. Что-то говорил. О новостях, о том, что будет дальше, что они могли бы сделать. Белка слушала его напуганную душу.
– Дядь, не вини себя. Ты не знал. Никто не знал.
Урод только тяжело вздыхал.
– Нет, я сглупил. Не принял всё всерьёз... Из-за меня погиб один из нас, чуть не погибла ты. Отныне я буду безупречен в своих решениях, клянусь тебе.
Белка привалилась к его боку, вдруг чувствуя слезы и желание выговориться, сознаться:
– Дядюшка, на долю секунды я почти... почти захотела сказать. Я так корю себя за это, я ведь думала... думала, что я никогда...
– Чш-ш-ш... Белочка, хвостик пушистый, как можно?.. Ну-ну, ты такая молодец, так нашла выход, так все подгадала. Мы все тебе обязаны. Малой, Тесак, Палка живы лишь благодаря тебе. Их бы убили там же и свалили бы потом в ту яму.
И вот она снова была той Белкой, что и раньше. Теперь надо было только поговорить с Пламенем. Потому что то, что о нём говорили, было слишком. Он не просыхал от выпивки и вражьей крови. Он воспринял произошедшее гораздо острее, чем остальные. И он мстил. Самым поганым было то, что она могла только ждать его возращения. Белка не могла покинуть город, ей разрешали выходить и прогуливаться, но только недалеко и с сопровождением из Вестницы и Зули, что всё не переставала плакать. А плакала она всегда, стоило ей только встретиться с Белкой взглядом. Кажется, её глаза навеки стали опухшими и красными. И Белка назвала её Плакальщицей, ведь хотела девка кличку? Пусть теперь носит.
Белка шла по мостку, наблюдала за дрейфующими в воде кусками льда, куталась в шкурку. Наблюдала за русалками. Иногда они даже пели. Пели для Белки, будто в благодарность. Одна из русалок часто приплывала к самому берегу, истощённая и потрёпанная, и Белка решила, что она была среди пленных. И это объяснило бы, почему она не участвует в восстании, а вьётся вокруг скал. Сейчас она тоже приплыла. Подтянулась на руках, вылезла на поверхность. Русалка имела странный цвет кожи. Мятный и очень светлый. Она раскрыла зубастый рот и запела. Русалки пели не так, как люди. Они не сжимали и разжимали губы, а просто раскрывали широко пасть. Звук рождался где-то внутри их тел и струился вверх, вылетая из пределов русалочьего нутра. Поющие русалы даже не дышали. Звуки всё лились, но ни одного вздоха Белка так ни разу и не услышала. Интересуясь, она даже садилась возле них и заглядывала в глотку. А эта мятная русалка была терпимее прочих. Она кротко сносила все Белкины разглядывания и ощупывания, только никогда не заговаривала. В её волосах Белка увидела запутавшиеся, нет, вплетённые, овальные частички какого-то камня, тёмного, но перламутрово переливающегося всеми цветами радуги. Это был не жемчуг, камень-то полупрозрачный.
Город загудел. Русалка встревоженно замолкла и без всплесков и брызг нырнула в волны. Товарищи-разбойники вернулись. Белка быстро направилась к площади.
– Белочка, не беги, пожалуйста, – хлюпала носом Плакальщица. – Нельзя тебе, нельзя!!
Белка не хотела её слушать. Но она остановилась, раздумав встречать друзей, когда увидела, что они везут с собой тела поверженных врагов. Тогда, в первый раз, они тоже привозили их, на радость русалам. И среди тех мёртвых тел Шторма не было. Ноги стали ватными, Белка свернула к себе. Она вспоминала о сне, согреваясь у огня, теребила пуговицу на пиджачке, пока не пришёл Пламя. Плакальщица и Вестница сразу выскочили за дверь, чтобы не мешаться. Пламя прихрамывал, под его голубыми глазами залегли тени. Он вымылся, прежде чем прийти к ней – его волосы были влажными. И переоделся, одежда была непривычна глазу.
– Прости, – это было первое, что он сказал.
– За что?
– За то, что я тогда не был с тобой. За то, что я не помог тебе. И за то, что я не дождался твоего пробуждения. Я думал... я думал, что начну убивать без разбора прямо на месте. Я... Это правда?..
Белка не поняла, о чём он. Не понимала, пока он не присел рядом и не коснулся кончиками пальцев Белкиного живота.
– Да. Это и вправду случилось. То есть, это была не просто месячная кровь... Мне стоило догадаться, к чему у меня такая задержка.
Пламя позеленел. Его глаза вдруг заслезились. Вот чудо. Никогда Белка не видела его слёз. Ни разу за всю их жизнь. Она протянула к нему руки, обняла, слыша, как сильно и тяжело бьётся его сердце.
– Когда я узнал только, что ты там, схваченная... я был просто... уничтожен. Собрались сразу, все перепугались, думали, не застанем вас живыми. А когда я увидел тебя там, на телеге... белую как тот снег, я... я пошёл обратно. Я хотел быть рядом. Но потом мне сказали... я увидел... я... чуть не порешил Кривого. Он должен был отправить меня с тобой. Меня!
Белка слушала и гладила его плечи. Чувствовала лбом его мокрые от слёз щеки.
– Огонёк... Пламя, всё случилось как случилось.
– Нет... Зови как прежде. Как мы тогда бегали по траве босиком, помнишь? Как это давно было. Как мы тогда смеялись. Сейчас мы уже не умеем так смеяться. А если бы... если бы он смеялся вместо нас? Наш ребёнок?
– Огонёк, я... Я правда не думаю, что это хорошая идея. Потом он бы так же отучился. И так же перестал бы считать жизни, не сумел бы находить закат красивым, не любил бы всему увиденному придумывать забавные истории... Таким, как мы, лучше не появляться на свет.
– Но я бы сделал всё! Всё ради тебя и него. Ты веришь?
– Я верю. Я верю тебе, Огонёк. Но было бы этого достаточно?
Время замерло, пока они баюкали друг друга, покачиваясь как на волнах. Пламя успокоился. Но Белке вдруг снова вспомнись привезённые трупы и то, что их сбросят русалам...
– Огонёк?.. Послушай, а был там такой... такой безрукий, из врагов?
И почему ей всерьёз казалось, что ему отрубили руку? Почему казалось, что он непременно умер с раскрытыми глазами и с рассечённым горлом?
– Было двое. А что? Ты хочешь сказать... что кто-то из них тебя?..
– Пойдём. Я хочу увидеть, что он мёртв. Хочу своими глазами увидеть.
Но он не позволил пойти одной. Закутал в шкурки и понёс, хотя хромал и очень, очень устал. Он не хотел выпускать её из объятий.
Тела раскидывали как по пачкам. Конечно, за исключением своих, павших в этой разборке. Их готовили к погребению. Раньше тела они сжигали, но теперь появился "дом". И появилось своё кладбище. А вот врагов... учитывая рост и вес, их
сортировали для морских тварей. Пламя шёл вдоль этих тел достаточно медленно, чтобы Белка присмотрелась к каждому. И она узнала Шторма ещё издали. У него не было руки. А вторая, целая, вся синюшная, согнутая в локте, лежала шее. Глаза Шторма мёртво смотрели в небо.