Сталь

Единственным неприкосновенным местом считались ее личные покои: туда допускалась лишь одна единственная служанка, остальным вход был строго настрого запрещен. Даже перед моим носом захлопнули дверь. На секунду я разглядел лишь много теплого красного цвета и дюжину свечек, наставленных чуть ли ни друг на друга на столе.

Мне выделили комнату у опочивальни госпожи; они находились рядом, пересекались друг с другом дверями и коридорами и имели один общий выход. Ни я, ни она — никто из нас не сможет выйти без присмотра другого. Раньше помещение, обставленное для меня — для моего заключения — служило, кажется, не то кладовкой, не то гардеробной. Кровать, пара кресел, стол у окна, шкафы и камин. Низкие, тяжелые потолки и самые простые стекла в окнах, никогда не знавшие, что такое витраж. По сравнению со всей обстановкой дворца моя комната выглядела прямо-таки нищенской; самое то для прислуги. Но мне нравилось. Жить среди высоких потолков и слепых, таращащихся на тебя из каждого угла статуй абсолютно не хочется.

Я разложил вещи, аккуратной стопкой выстроил звериные документы, оставил пару бумаг в кресле и приготовил на всякий случай свечи и дрова. Электричество во дворце было (боже мой, оно было даже в пещере, за последним кольцом стен), но им здесь как будто не пользовались. С наступлением сумерек дворец погружался во тьму. Времени на личные занятия мне, скорее всего, выделят не очень много, нужно все предусмотреть заранее.

Однако реальность отличалась от ожиданий. Девушка совсем не разговаривала. Лишь общалась жестами, повелительно указывая пальчиком в мою сторону. Из комнат выходила нечасто — и я вместе с ней проводил время в четырех стенах. Даже во внутренние дворы не спускались; и казалось, что нам просто воспрещают это делать. Мелкие поручения она давала нехотя, как будто чисто для приличия. После единственного прохода по крылу дворца, задания ограничивались выбором книг на мой вкус, открытием окна, легким музицированием. Так как играл на любом инструменте я из рук вон плохо, последнее вскоре было вычеркнуто из списка. Иногда она просила меня что-нибудь рассказать — и я рассказывал ей по памяти сказки, читаемые мне матушкой в детстве. В конце первого дня, устав от моего общества, она без слов прощания скрылась в спальне в компании верной служанки. Я, оставшись в общей гостиной перед комнатами, слышал лишь тихие перешептывания и сдерживаемые смешки — госпожа, оказывается, умела разговаривать. Но не со мной.

Обычно она сидела рядом и молчала; либо в гостиной, либо в моей спальне. Чем бы я ни занимался, кресло напротив неизменно будет занято. Вскоре она перестала таскать меня по незначительным поручениям и дала свободу действий. Сама стала ходить следом. Я уже привык к ее таинственному образу и желанию всегда мелькать в поле моего зрения. Порой, видя, как она сторонится практически всех своих слуг, я ловил себя на самоуверенной мысли, что с грубым звериным телохранителем, навязанным нелепым отцовским договором, ей комфортнее. И надежнее. Все-таки эту неподходящую мне роль я играл на славу, и самолюбие от того распирала гордость.

Прошла пара дней от начала нашего совместного проживания, а в сердце уже поселилась тревога. Я не знал, сколько пробуду во дворце, когда меня отпустят и заберут. Не знал, как идет расследование, и найдут ли вообще таинственного убийцу. Пару раз из окон мы видели, как во дворец заглядывают темные фигуры зверей. Они о чем-то говорили с солдатами, передавали бумаги и письма и снова исчезали. Мне хотелось, чтобы они подняли внезапно глаза и увидели меня; чтобы знали, что я все еще здесь. Вокруг что-то происходило, пространство постоянно настороженно двигалось, девушка рядом со мной заметно нервничала. Я сам, заражаясь от нее, начинал с опаской относиться к прислуге. Их косые взгляды и шепотки за стенами пугали.

Еду нам приносили в комнаты, но герцогиня к ней практически не притрагивалась. После того, как верная служанка, чернявая маленькая девочка, проверит все от и до, только тогда девушка бралась за приборы. Но ела, как воробушек, зачастую практически все оставляя. Мне тарелки отдавали тоже после тщательного осмотра, хотя я подобных условий не ставил. Никакого удовольствия от трапезы мы не получали; словно резину жевали. И я, и молодая госпожа томились в ожидании неизвестности.

В моменты, когда герцогиня желала побыть одна, мне становилось грустно и одиноко. Делать в этих замурованных комнатах нечего. Пару раз мы спускались на этаж ниже, в библиотеку. Но там холодно и темно, как в склепе. Так себе развлечение. Иногда мне казалось, что за окнами я видел темные обтянутые фигуры близнецов. Да только это невозможно, кто их пропустит. И третий этаж — не сходи с ума; им чисто физически досюда не добраться.

Все шло тихо, хоть и с неким душевным смятением. В наш последний вечер, когда герцогиня пожелала провести время в моей комнате, реальность начала с космической скоростью лететь к чертям. Часы уже тикали, приводя механизм в движение.

Я взял в привычку перед сном пролистывать звериные документы. Разбираться в их делах доставляло удовольствие, я немного отдыхал от окружения. Герцогиня была рядом, я от нее совсем не прятался, в конце концов осмелев. Если буквально день назад я боялся шевельнуться при ней, то сейчас спокойно оставлял бумаги на столе. Она знает, с кем имеет дело; я замечаю любопытные взгляды, осторожные наклоны головы и неприкрытое внимание. Вслух она так и не произнесла ни слова, ни о чем не спросила. Но я спокойно разрешал вставать у меня за спиной, рассматривать и даже брать документы в руки. Между нами установилось хрупкое доверие.

Уровень тревоги достигал максимума. Я постоянно отвлекался, оглядывался по сторонам и места себе не находил. Накануне герцог уехал, на какую-то важную встречу; обещал приехать завтра днем. В коридорах не было слышно привычных шагов прислуги. Двор, в который выходили окна комнат, поразительно пуст. Словно мы одни в этой вселенной. Дворец вымер.