Сталь

- Что ж, так и быть. С сегодняшнего дня ты можешь заступать на службу, — я совсем не слушал его, пребывая в своих мечтах. Наконец-то заметив это, властитель нашего городишка приготовил мне поистине особенный сюрприз: красивую речь, приправленную мешком яда. — Кстати, прими мои искренние соболезнования.

Мышцы нервно сократились, а сердце забилось быстрее. Я вскинул на него глаза.

- Мне недавно доложили, что у вас возникли проблемы с замшелым кабаком. Пожар, кажется. И еще какая-то служанка умерла. Что ж, очень жаль.

Я напрягся, подбираясь весь до самых кончиков нервов. Знал ведь, что эта высокомерная тварь попытается еще меня задеть, ожидал любого удара; но никогда не думал, что он посмеет затронуть такую тему. Да еще и какими словами… Низко. Гадко. Больно.

- Бедняжка, — а тот словно не замечал моего перекошенного яростью лица. Слуги и солдаты вокруг глумливо заулыбались. А герцогиня внезапно вытянулась в струну. — Слышал, ее жестоко изувечили. Дурочка — пошла бы работать на меня: и жизнь сохранила, и в роскоши купалась бы. А так… Поделом.

Я пытался сдерживать себя, честно. До боли и темных точек перед глазами сжимал кулаки, скрипел зубами, вызывающе дышал. Я обещал Хамире и близнецам быть паинькой. Вот только не сегодня: он мог издеваться надо мной или даже над зверьми в целом — те найдут способ отомстить, не сомневаюсь — но оскорблять память Мари… Даже зная ее меньше недели, я не допущу подобного. Она была самым светлым человеком на моем пути.

- Благодарю за сочувствие и своевременное предложение, — зал, не рассчитывающий на ответ с моей стороны, замер, сворачиваясь в комок. — К счастью, «бедняжка» была выше подобного. Ей Ваша работа ни в жизни не сдалась. Она служила Госпоже Блэз и жила лучше, чем Вы можете себе представить.

Я высказал сущую правду: вспоминая улыбки Мари, любящих ее семью и зверей, я мог смело утверждать, что она была самой счастливейшей из нас. Но эта правда вызвала ожидаемый негатив и поставила под угрозу сохранность моей собственной жизни. Господи, я никогда не начну учиться на своих ошибках.

- Пошли Вы со своими соболезнованиями…

Подобной наглости герцог стерпеть не мог — здесь издеваться и сквернословить разрешалось только ему. Он подскочил, весь побагровел, подобрался, выпучил зеленые глаза и широко раскрыл безобразный рот; он постоянно мне кого-то напоминал, отдаленно и вскользь, но из-за такой уродливой ярости мысли сбивались. Скорее всего, через пару секунд моя миссия трагически оборвется из-за неумения держать рот на замке. Да, этому Хамира меня не научила.

Вопреки ожиданиям, скандала не случилось. Все резко утихло, схлопнулось до зудящего недовольства. Не успела стража приблизиться к источнику проблем, а герцог отдать приказ, как спасение пришло от молодой герцогини. На пол упала сброшенная ваза и разлетелась на кусочки, вмиг разряжая обстановку. Я успел заметить, как быстро девушка взмахнула рукавами, с какой яростью толкнула несчастный столик с этой хрупкой вазой. Грохот и звон окатили собравшихся. Герцогине мой монолог не показался оскорблением; наоборот, позабавил: она хлопнула в ладоши, чтобы обратить внимание пышущего злобой отца, и демонстративно указала на меня рукой в перчатке. Это его слова вызвали недовольство, не мои. Я ей понравился. До этого она стояла дерганая, раздраженно поводила плечами — а тут успокоилась. С момента начала аудиенции она не вымолвила ни слова, предпочитая молчать, но слуги и герцог поняли намеки, внезапно отдавая предпочтение ее капризу. Отцу ничего не оставалось, как смягчиться под напором дочери.

Зал я покидал с колотящимся от напряжения сердцем и довольной ухмылкой, скрываемой в воротнике. Впереди величественно шагала женщина, которой отныне я обязан прислуживать. Я в долгу перед ней. И пусть роль слуги не по мне, ради семьи я готов был потерпеть.

 

Я приступил к своим обязанностям сразу: ходил за ней по пятам, помогал, что-то подносил. В тягость это не было, хотя сначала я считал, что буду плеваться. Оно как… как Хамире помогать, в этом роде. Вроде она и выше по статусу, а по ощущениям практически наравне.

В ее распоряжении целое крыло дворца. Самое дальнее, самое тихое. Как и подобает дочери влиятельного человека, девушка жила в достатке, ни в чем не нуждалась. Каждая комната из многих считалась ее, но все казалось каким-то мертвым. Она ни к чему не притрагивалась. Проходила мимо, иногда заставляла меня что-то переставить, поправить, прикрыть. И печально поводила подбородком в сторону окон. Ей было здесь скучно (может, поэтому в споре с герцогом она выступила за меня — я стал средством ее развлечения). Хотя в какой-то степени, уже спустя пары часов, проведенных вместе, я ее понимал. При такой роскоши я здесь даже существовать не стал бы. Именно существовать, а не жить. Все слуги и служанки следили за ней, маниакально и раздражающе. Стреляли подозрительными глазками и по-змеиному улыбались. Хоть и слушали указания, но так пренебрежительно и безразлично… Они ее ни во что не ставили. Может, причиной подобного поведения был я, но мне так не казалось; девушка реагировала на них, как на привычное явление. Обстановку составляли украшения, драгоценные ткани, хрупкие вазы, статуи и цветы; и в разрез с этим решетки на окнах. Пусть выполненные в виде искусных тонких узоров, но все же это решетки, замеченные мной лишь в ее крыле. Создавалось ощущение, будто герцогиню саму здесь держали как пленницу.