Страница 101 из 138
Как только Дик подошел к центру комнаты, все часовые разом взяли пики наизготовку. Оик подошел к центру комнаты, все часовые разом взяли пики наизготовку. ники.пасный арестант не был связан. У посетительницы спросили, не боится она? Или страже лучше остаться рядом? Дама взглянула на них с нескрываемым возмущением, и конвойные ушли.
— Приветствую, госпожа. Мне сказали, вы хотите меня видеть, — вежливо кивнул Дик. — Простите, не знаю, кто вы.
— Я вдова Герден, Амалия Герден, — представилась она. — Я — мать двоих мальчиков, которых забрали в тюрьму почти месяц назад, а сегодня отпустили. Благодаря вам, рыцарь!
— Да, арестовали их благодаря мне, — признал Дик. — А отпустили по закону. Думаю, как матери вам удобнее обращаться ко мне на "ты"? Прошу вас…
— О, да! — взволнованно подтвердила Амалия. — Я не верила… а теперь вижу. Мой сын был прав, вы… ты — тоже мальчик. Такой же, как они… Это ужасно!
— А… — понял Дик. — Тоже предпочли бы, чтобы я был постарше. Так часто приходится слышать подобные упреки, что даже надоело! Простите мою слабость, госпожа. Рассчитывал выдержать эту ношу сотни лет, а теперь… Осталось так немного, что не к лицу жаловаться.
Что вы хотели? Могу помочь вам? Как случилось, что вы, местная жительница, не смогли доказать, что арестованные — ваши сыновья, граждане города, а не опасные бродяги?
— Мне не позволяли видеться с моими мальчиками. Свидания приходилось покупать тайком, суда не было. Меня никто не слушал. Да разве только с нами так? Я не одна, сына соседки тоже забрали, прямо из дому. И ещё многих. Они говорят, что вас… то есть, тебя никто в лицо не знает, а по приметам подходит почти любой мальчишка. Мы возражали, что наши дети не странствуют по свету, но как могли мы это доказать? На лето многие уезжали из города к родне в деревню. В городском совете говорили, что "Дик" может быть кличкой, под которой скрывается любой из тех, кого, нам кажется, мы хорошо знаем. Все знали, что аресты незаконны, но мы молчали. Ведь пока можно рассчитывать на то, что наших сыновей забрали по ошибке, мы ждали, что их отпустят со дня на день. А если бы мы требовали суда, совет бы сообщил официально, что никакой ошибки нет, наши дети — заложники. Они не виновны, но их будут держать, пока ты сам не сдашься. А в это никто не верил. Наверно, кроме них… — вдова прижала к лицу платочек и всхлипнула.
— Не знал до вчерашнего вечера, — твердо сказал Дик. — Поверьте, пришел бы раньше.
— Нет-нет! Я не об этом… — пыталась справиться с собой Амалия. — Нет, я не упрекаю вас, напротив… вы благородно поступили, но этого нельзя было делать! Сама не понимаю, что говорю, но это так! Мои мальчики… Карел, старший, ему четырнадцать. Он не плакал, даже когда сказали, что отец погиб на войне. С тех пор он стал мужчиной, опорой дома. Все наши встречи здесь, в этой комнате, когда я приходила на несколько минут, он улыбался и успокаивал меня. Я не могла видеть их двоих сразу, но Карел уверял, что Дарин — это младший, ему двенадцать, — держится отлично. Я знала, что им тяжело, но… боюсь показаться безумной, мне теперь кажется, они здесь были счастливы! У них появились самые настоящие друзья, они все были заодно и чувствовали свою силу. Когда я пыталась возмутиться произволом властей или пожалеть их, Карел только говорил:
"Ну что ты, мама, перестань. Я рад, что хоть немного похож на него! Зато, Дик на свободе. И он им всем ещё покажет! Надо думать о том, чтобы его на самом деле не поймали, а ты плачешь!"
И он смеялся надо мной, считая меня глупой. Наверно, так и есть. Я ничего не понимаю! Сегодня я могла наконец обнять и расцеловать моих мальчиков и никто не смел кричать нам: "Это запрещено!" Никто больше не мог нас разлучить, когда пройдут эти жалкие несколько минут… Я была счастлива, как может быть счастлива мать, которой вернули сыновей. Но они не хотят меня видеть. Они рыдают, и я ничего не могу сделать, чтобы утешить их. И не только мои. Сын соседки тоже сказал, что предпочитает вернуться в тюрьму. Они в отчаянии. Я не узнаю Карела. Ведь я видела его в самые тяжелые времена, я знаю, какой он сильный. На площади снова что-то говорили, но я не верю. Хотя теперь я вижу, что мои дети были правы, а я нет. Скажите, рыцарь, это правда?.. Дик, это правда, что тебя… что ты… — бедняжка залилась слезами.
— Что мне осталось жить чуть больше недели, а потом взойду на крепостную стену? Нет, это не правда, госпожа, это — приговор. Он может не исполниться. Никто не знает, что с ним будет через час, тем более, через десять дней. Не плачьте обо мне, пожалуйста. Тем более это глупо, пока я жив.
— Прости, — вдова Герден, вытирала платочком глаза и нос. — Я думаю только о себе, Дарин был прав. А сейчас следует подумать о тебе. Ты позаботился о нас, а кто тебе поможет? Но объясни мне, объясни, за что?!! Наши дети верят тебе, а значит, ничего плохого ты не сделал, я знаю. Почему власти хотят тебя убить? — она смотрела на него, широко раскрыв светлые глаза. А Дик не знал, что ей ответить.