Чем питаются упыри

Питер развязал Романа. И даже открыл ему дверь обветшавшего сарая, за порогом которого шумел листвой чёрный в сгустившейся темноте лес. Постояв некоторое время на месте, разминая затекшие члены, Роман обогнул хилое строение и остановился, вглядываясь во тьму, с этой стороны уже разбавленную яркими пятнами костров, блики которых плясали на расставленных шатрах. Где-то слышалась протяжная песня, выводимая низким женским голосом, приглушённый детский смех, маячили фигуры о чём-то толковавших промеж себя цыган…

Роман вдохнул ночной воздух, развернулся и зашагал обратно.

— Ты чего? — удивлённо спросил его Питер.

— Для начала, я понятия не имею, куда идти, — заявил Роман, упрямо сдвинув брови. — Во-вторых, только я смогу спасти твоё племя от моей матери. Если всё то, что вы про неё наговорили - правда, то вам не поздоровится. Я, конечно, сильно сомневаюсь в том, что она будет меня слушать, но попытаться стоит. Да и к тому же…

— Ты бы всё равно далеко не ушёл, — меланхолично ответил Питер, смотря прямо в глаза Роману. — Они не позволили бы мне отпустить тебя. Ты слишком много стоишь. И дорого нам обойдёшься. К тому же, лес кишит волками. Так что, можешь свободно передвигаться в пределах стоянки, но помни: тебя здесь не любят.

— Взаимно, — процедил Роман и, намеренно задев плечом Питера, зашёл в сарай. Там он принялся мерить шагами земляной пол, надеясь найти хоть что-нибудь, из чего можно было бы соорудить нечто вроде лежанки для ночлега.

— Ты можешь пойти ко мне, — тихо сказал Питер, всё это время подпиравший дверь. — Если будет дождь, ты по крайней мере не промокнешь. 

— Перебьюсь, — мрачно ответил Роман. Он сел на землю, вытянул ноги, скрестил на груди руки и гордо вздёрнул подбородок, отвернувшись от цыгана.

— Ну, как хочешь, — пожал тот плечами и ушёл.

Этой ночью дождь не хлынул. Погода вообще стояла на редкость приятная для этого времени года. Только комары досаждали, и Роману было скучно. Сначала он пробовал слоняться из угла в угол, считая всевозможные щели и дыры между рассохшимися досками. Потом пытался отломать щепу и, когда это ему наконец удалось, принялся бездумно водить ею по земле. Но раз за разом выходил один и тот же символ, являвшийся ему во снах на протяжении последних двух недель: змея, кусающая себя за хвост. Однако будучи вычерченной в пыли, она выглядела не такой соблазнительно-страшной как в его снах, где неизменно рождалась из багровой, почти чёрной крови. Но чем больше Роман водил щепой по земле, чем чаще пыльная змея заглатывала свой же хвост, тем явственнее проступал этот кошмар. Совсем скоро ему стало казаться, что рисует он уже своей кровью, сочащейся из вспоротых вен. Змея облизывалась, на доли мгновения показывая раздвоенный язык, и снова перетекала по кругу, едва слышно шурша чешуйчатой кожей. А Роман продолжал рисовать, не обращая внимания на то, как сводит пальцы, а сама щепа становится мокрой и стремительно чернеет от пропитывающей её крови и липнущей грязи.

Волчий вой, прорезавший тьму, заставил его одновременно и вздрогнуть всем телом и бросить своё занятие. В детстве Оливия часто рассказывала, как опасны и коварны бывают эти лесные твари, способные напасть в любой момент. Проверять на себе Роману совсем не хотелось. Распахнутая настежь дверь чуть слышно поскрипывала, терзаемая ночным ветром и, казалось, сам лес — тёмный и жадный — просился к нему на порог.

Искать долго Питера не пришлось. Он стоял буквально в двух шагах от сарая, словно только и ждал Романа. Глаза его смеялись, губы чуть подрагивали, будто он едва сдерживался, чтобы не рассмеяться. И это злило Годфри ещё больше. Стиснув кулаки, он пронёсся мимо цыгана, всем своим видом воплощая обиду. Питер не спеша двинулся следом.

— Куда идти хоть знаешь? — с деланным безразличием поинтересовался он. Роман остановился, гордо вскинув голову. 

— Пошли уже, — Питер усмехнулся, — провожу.

В полнейшем молчании они дошли до шатра Питера, затерявшегося среди других, раскинувшихся по притоптанной площадке перед лесом, образовывая почти правильный круг, в центре которого едва слышно потрескивал костёр.

Табор спал. Чуть поодаль сонно фыркали стреноженные лошади. В лесу ухал филин. Что-то нашёптывала трава, отдавшись ласкам ветра. И Роман в очередной раз поймал себя на том, что любуется Питером — тем, как тот, задрав голову, смотрит на звёзды.

— Каково это? — внезапно для самого себя спросил Роман.

— Что именно? — тряхнув волосами, Питер вполоборота повернулся к нему.

— Быть тобой. Каково это?

— Смотря что ты подразумеваешь под «быть мной».

— Ну, ты — цыган. И всё такое, — неопределённо взмахнул руками Годфри и требовательно уставился на Питера. 

— Быть мной — это быть свободным и несвободным в то же время, — после некоторого размышления ответил Питер и, перед тем как нырнуть в шатёр, сказал: — но я знаю, каково быть мной. А вот ты даже не представляешь — каково это быть тобой.

— О чём это ты? — Роман, пригнувшись, шагнул за ним. Сквозь не задёрнутый полог лился скудный звёздный свет, контурами обрисовывая нехитрое убранство шатра Питера. Несколько стёганных одеял на полу, подушки на них, масляная лампа, которую тут же зажёг Питер, и разбросанные по полу листы бумаги. Прежде чем цыган успел к ним прикоснуться, Роман присел и принялся поднимать их один за другим, поднося к глазам, подолгу разглядывая. И чем больше он смотрел, тем бледнее становился. На некоторых листах углём был нарисован кто-то вроде ангела, но с рваными жуткими крыльями — такими, которые должны быть у драконов, но никак не у Божьих посланников. Однако большая часть листов была посвящена той самой змее, преследовавшей Романа денно и нощно. Выписанная даже с большим старанием, чем странный ангел, она косила на него единственным глазом с вертикальным зрачком и с упоением кусала свой же хвост, погрузив в него острые длинные клыки по самое их основание.

— Что это? — наконец спросил Роман севшим голосом.

— Мои сны, — тихо ответил Питер, стараясь не встречаться взглядом с пленником.

— Грёбаный цыган, — зло прошипел Роман, — сначала твоё племя похищает меня, а теперь ты крадёшь мои сны? Но как? Как это возможно?! 

— Я стал видеть это задолго до того, как здесь появился ты. За две или три недели, — мрачно ответил Питер и сел рядом с Романом.

— Ты знаешь, что это? Ты знаешь, что это означает? Что значит эта чёртова змея?! — Романа уже ощутимо колотило. Он едва не кричал. Тем разительнее было спокойствие Питера. 

— Это Уроборос. Змея, кусающая свой хвост — это Уроборос. Древний символ. Перерождение, возрождение, бессмертие. Вот что он значит. Я догадываюсь, что может он значить для тебя, но не уверен. И уж точно без понятия, какого чёрта эта гадюка снится мне.

— Так что он может значить для меня? — помолчав, снова задал вопрос Роман.

— Ты знаешь, кто твоя мать? Нет, не так… Ты знаешь, что она такое? — тихо спросил Питер и, дождавшись отрицательного мотания головой, продолжил: — ты когда-нибудь слышал об упырях?

— Да. Сегодня. Когда твоя мать обозвала так мою, — также тихо ответил Роман. Питер молчал, не спеша развивать свою мысль. А Роману внезапно стало так холодно, что он неосознанно, в попытке согреться, придвинулся ближе к Питеру, не отрывая своего горящего взгляда от его серьёзного и немного настороженного.

— Здесь, в Европе есть существа на них похожие, — шёпотом начал Питер, — их называют вампирами. Кровососущие твари. Они продлевают свою жизнь за счёт чужой смерти. Пьют кровь и остаются вечно молодыми, не умирают, обладают нечеловеческой силой. Внешне выглядят как люди. Шутят, говорят, но не трахаются. Не способны к продолжению рода. Потому что трупы не размножаются. А вампиры — это, по сути, трупы. Днём они спят в своих гробах, в старых склепах, некоторые и дома снимают. А ночью выходят на охоту. Ты слушаешь? — перебил самого себя Питер.

— Слушаю, — сказал Роман, — я слушаю этот бред и не понимаю, какого чёрта ты мне его втираешь.

— Это не бред, дурья твоя башка! И не сказки. Слушай внимательно. В общем, есть вампиры, которые кровь пьют, в гробах днём спят, потому что солнце их убить может; трахаться не могут, потому что холодны как труп, кровь куда надо не поступает, и всё печально для них в общем. А есть упыри. На родине твоей матери в большом обилии водились. Знаешь, откуда твоя мать родом?

— Румыния, вроде. Но я не уверен. Она как-то рассказывала, но мне неинтересно было, и я… А, она иногда песни напевает. Не на английском, а на очень... странном языке.

— На румынском, — кивнул Питер. — Упыри и трахаются, и размножаться могут, но не через укус, не через обмен кровью, а плодя себе подобных. Так же, как человеческие женщины рожают своих детей, так же и упырицы рожают маленьких упырей. И, чаще всего, убивают в колыбели всех тех, кому проклятье их не передалось по какой-либо причине. Твоя мать наверняка поступала так же. 

— Какого чёрта?! — вскричал Роман, резко поднимаясь с ног. Макушкой он теперь доставал полотняного потолка. Питер медленно выпрямился, чтобы не смотреть на него снизу вверх.

— Ты просил рассказать, просил объяснить. Я это делаю. В чём проблема? — невозмутимо произнёс цыган, с вызовом глядя в глаза Годфри.

— Меня интересовала змея! Мои сны! А не этот чёртов бред! Не эти цыганские байки!

— Не моя вина, что это связано.

— К чёрту! К чёрту тебя, твоё племя и всю эту хуйню вокруг! К чёрту! — и, крутанувшись на сапогах, Роман выскочил из шатра. Но не прошло и минуты, как он вернулся. — Какого хрена? Какого хрена ты на меня так смотришь? — хмуро спросил он, злобно зыркнув на улыбающегося Питера. — Тут тепло. Там холодно. И комары. И лес вонючий. И эти… волки. Меня не волнует, что ты там себе напридумывал! Я буду спать здесь, потому что тут чуть менее хреново, чем там. Поэтому заткнись. 

Питер молчал. Молчал и грустно улыбался, пока Роман сердито устраивался на его одеялах, взбивал его подушки, пытаясь заснуть в его шатре. Питеру было жаль Романа, потому что он знал, к чему тому снится Уроборос. Только не понимал, какая роль отведена ему самому — с чего вдруг чужой сон стал общим. Но подозревал, что ничем хорошим это не кончится. Яйцами чуял — скоро жди беды. А яйцам своим он привык доверять больше, чем желанию Линды одним махом двух зайцев убить: и подзаработать, и с упырями расквитаться. Не раз и не два приходилось им срываться с насиженного места. Их стихийный табор, по большей части состоящий из таких же гаджо, отщепенцев, как сам Питер и его мать, кочевал чаще, чем любой другой. Казалось, жандармы и полисмены всей Европы только и ждут, на чём в этот раз прогорит Линда и её шайка, чтобы гнать их, словно псы обнаглевших лис, до самой границы. Вот только лисами они не были. По крайней мере, Питер был точно не лисой.