Чем питаются упыри

Европа. Романа Годфри, наследника одного из влиятельнейших семейств похищают цыгане и требуют выкуп. Таймлайн - условный (очень условный) XIX век

 

Блистательная Оливия Годфри раз за разом оглядывала себя в зеркало, чтобы удостовериться в непреложной истине: прекраснее неё в этом мире никого не было и быть не могло. Большие угольные глаза, затягивающие в свою мерцающую бездну, тонкие смоляные брови вразлёт, аккуратный нос, высокие скулы и чувственные губы, раскрывшиеся словно в ожидании поцелуя — томительно-сладкого и, скорее всего, опасного. Ведь за этими губами скрывались не только жемчужно-белые зубки, но и острые, как бритвенные лезвия, клыки, которые Оливия Годфри, одна из самых уважаемых дам города, с удовольствием погружала в чью-либо горячую плоть. Разумеется, она была достаточно воспитана для того, чтобы уметь скрывать следы своей охоты. И, разумеется, после трапезы всегда имела обыкновение небрежным жестом стирать остатки крови на губах тончайшим батистовым платком. Не для того она поднималась на самый верх местного высшего света, чтобы потом гнить в сумасшедшем доме - в лучшем случае. 

Оливия Годфри прошлась по комнате, не отрывая восхищённого взора от своего отражения в зеркале из резного черного дерева. Платье из шёлка цвета слоновой кости, пошитое по последней моде, идеально подчёркивало все достоинства её фигуры. А недостатков у неё не было, несмотря на неоднократные беременности.

Роман Годфри оказался единственным, кому она позволила жить, кто оказался достоин того, чтобы стать её наследником. Её Тёмный принц. Дракон, пока не раскрывший крылья и не познавший своей сути. Но придёт время, и он вступит в свои владения. 

Оливия пестовала сына и грезила о том дне, когда передаст ему корону — невидимую для смертных, но погибельную для них. Ведь Роман… О, Оливия это знала, она чувствовала, что Роман превзойдёт её во сто крат.

— Миссис Годфри! Миссис Годфри! — дверь с шумом распахнулась, и в комнату вбежала запыхавшаяся служанка. В руках она мяла листок бумаги.

— Что случилось? Почему ты врываешься без разрешения? — возмутилась Оливия. Лицо служанки тут же пошло красными пятнами, а тело забила крупная дрожь. Язык, видно, отказывался ей повиноваться, потому как вместо слов девушка выдавала только нечленораздельные звуки.

— Да прекрати ты дрожать! — повысила голос Оливия, — говори толком, что стряслось?!

— Мистер Роман… Он… Его, — лепетала несчастная, — молодой хозяин… Мистер Роман… Он…

— Если ты сейчас же не скажешь мне понятно, что снова натворил этот негодник, то я тебя выпорю… До крови. Вряд ли ты оправишься после этого.

— Молодого хозяина похитили, — произнесла одними губами служанка и съёжилась в ожидании кары.

— Кто?! Как?! Почему?! Я не позволяла! — кричала Оливия, всё больше и больше нависая над девушкой, выставившей перед собой руки со злосчастной бумажкой. — Что это? — резким движением Оливия выхватила листок из онемевших пальцев. Пробежавшись по нему глазами, побледнела, задумчиво пожевала нижнюю губу и, тряхнув длинными шелковистыми чёрными локонами, ласково сказала, обращаясь ко всё ещё дрожавшей служанке: — Подойди ближе, дитя моё. Ещё ближе. И ещё. Умница.

Несчастная неуклюже на одеревенелых ногах подходила к своей госпоже, не отрывая помутневшего взора от её тёмных глаз, тлеющие угли в глубине которых разгорались всё сильнее. 

 

День не задался с самого утра. Лёжа на грязном полу, со связанными ногами и руками, с раскалывающейся от боли головой, Роман понял это в очередной раз. Изнеженное тело, не привыкшее к соломе взамен перины, нестерпимо зудело. Казалось, каждая соломинка считает своим долгом впиться в его кожу, невзирая на преграду в виде тонкой шёлковой сорочки и льняных брюк. Спасибо, хоть сапоги на месте. Однако крысы, водившиеся здесь, видимо, в изобилии, то и дело пробегали чрез голенища и, кажется, даже пытались пробовать их на вкус.

Роман взвыл от бессилия, отчаяния и злости. С повязкой на глазах он чувствовал себя ещё более беспомощным. Не будь её, у него был бы шанс сбежать. Но похитители будто знали о его способности, а ведь он не рассказывал о ней никому, даже матери и сёстрам.

Кстати о них — утро он начал с того, что разругался в пух и прах с матерью, когда та опять сочилась ядом в адрес Шелли. Сестра Романа почти не выходила из дома, получая уроки греческого, латыни и естествознания от приходящих учителей. На образовании настоял дядя Романа - Норман Годфри, принимавший в жизни семьи самое деятельное участие, порой даже слишком деятельное. Каждый шаг Шелли за порог, во внешнюю жизнь, заканчивался ссорами в доме. Шелли желала общаться с другими детьми, но те в страхе разбегались. Шелли пробовала учиться в закрытых школах для девочек, где неизменно подвергалась нападкам и унижениям со стороны других воспитанниц, на что мать холодно заключала: «Мир жесток. Особенно к таким, как ты. Знай это, дорогая».

Шелли действительно отличалась от других. И не только внешне. Вот только именно на внешность люди обращали внимание в первую очередь. А те, кому довелось ознакомиться с вышедшей недавно книгой одной небезызвестной писательницы, в открытую называли её Франкенштейном. 

Но Роман знал, что у его сестры, странной на взгляд общества, самое доброе сердце. Тем больнее она воспринимала все колкости в свой адрес, особенно, если они исходили от красавицы-матери.

Роман вздохнул и попытался сесть. Удалось лишь с третьей попытки. Безумно чесался нос, и Годфри-младшему ничего не оставалось, как почесать его о сомкнутые колени.

Сегодня вечером намечался приём в доме Вендаллов, вспомнилось Роману. Не то чтобы он хотел на него всё же попасть. Скорее нет, чем да. Но вечер в компании вечно испуганной в его присутствии Кристины Вендалл и её раздражающе смешливых подружек-близняшек, судорожно обмахивающихся веерами и глупо подмигивающих ему, явно был предпочтительнее той ситуации, в которой он оказался. И опять же, там наверняка будет его кузина Лита, а чувстве к ней он питал отнюдь не братские.

При мыслях о золотых волосах Литы, её раскрывшихся в немом вопросе розовых губ, Годфри-младшему нестерпимее, чем раньше, захотелось плакать. Усердная молитва вроде «я же мужчина, я не должен» уже слабо действовала. И Роман основательно подозревал, что не действует совсем. Потому что ещё ему хотелось есть, пить, наконец отлить и разнести этот чёртов гадюшник с грёбаными цыганами, обещавшими ему горячих цыпочек, чьё лоно истекает кровью. Когда он пришёл в назначенное место, ему просто набросили сзади мешок на голову, а после ещё и хорошенько приложили чем-то так, что в сознание Роман пришёл только сейчас. Не иначе, эти ублюдки собираются потребовать за него выкуп. Но вряд ли они со всей ясностью понимают, с кем связались. 

«Мать этого так не оставит», — кивнул своим мыслям Роман и улыбнулся. Он понятия не имел, что сотворит с похитителями Оливия, не рисковал и представлять, но отчего-то был уверен, что перед смертью те не раз раскаются в содеянном.

Лёгкие шаги прервали его размышления. Роман прислушался. Кто-то дошёл до середины помещения и остановился на почтительном расстоянии. Даже сквозь повязку на глазах Годфри-младшей явственно ощущал, как его разглядывают.

— Это что ещё за хрень? Господи Иисусе! Они совсем ебанулись?! — вскричал этот кто-то. Судя по голосу, насколько мог определить Роман, молодой парень. — Эй? Ты кто такой? 

Роман уже собирался ответить, как его бесцеремонно перебили:

— Блядь! Блядь! Я с ума сойду с этими уёбками! Ты же Годфри, да?! Сын этой упырицы Оливии Годфри?!

— Так мою мать ещё никто не называл, даже я, — охрипшим голосом ответил Роман и попробовал рассмеяться, но смех вышел похожим скорее на кашель.

— Так, сейчас, погоди, — незнакомец приблизился, снял с Романа повязку и принялся развязывать путы на руках и ногах, — скрутили же тебя знатно. Нет, ну ушлёпки. Дебилы, — ругался он сражаясь с узлами, пока Роман рассматривал нежданного спасителя. Он и впрямь оказался молодым. Возможно даже одних лет с самим Романом. Только в отличие от Годфри-младшего, пока ещё не нуждавшегося в бритве, щёки и подбородок этого парня оказались покрыты густой щетиной. Под длинными, до плеч, спутанными тёмно-русыми волосами лица было толком не разглядеть. Но Роман поймал себя на мысли, что откровенно любуется подрагивающими пышными ресницами, а уж когда их обладатель поднял на него взгляд, наследник империи магната Годфри забыл, как дышать. 

— Что? — недоумённо нахмурился цыган.

— Пить… хочу, — нашёлся Роман. Стряхнуть наваждение удавалось с трудом. — И ссать.

— Сейчас всё будет. Потерпи ещё немного. Я тебя выпущу и… Ты же не станешь мстить? — внезапно замер он и убрал руки от верёвок, всё ещё туго обвивавших конечности Романа. Тот отрицательно мотнул головой. — И матери скажешь, чтобы оставила нас в покое? — Роман кивнул, хотя и осознавал, что уговорить Оливию будет очень непросто. — Тогда я помогу тебе.

— А ножа у тебя нет? — спросил Роман, изучая взглядом светлые пальцы, унизанные дешёвыми кольцами грубой работы. Странно, он всегда полагал, что руки у всех цыган обязательно должны быть смуглыми, грязными даже. Этот же сильно отличался от тех представителей вольного народа, что Роману доводилось встречать до сих пор. Ногти, хоть и отросшие, но чистые. И кожа на руках гладкая, без мозолей и мелких ссадин. Несмотря на кажущуюся неопрятность, слишком ухоженный. Одежда хоть и простая, не тончайшего сукна, но чистая. 

— Ты ведь не простой цыганёнок, да? — склонив голову на бок, Роман принялся разминать руки, наконец освобождённые от пут.

— Какая разница? — сквозь зубы ответил парень, приступив к развязыванию узлов на ногах пленника, когда в полутёмный сарай, в котором они находились, вошли трое: медноволосая женщина средних лет, а с нею двое мужчин.

— Питер! Ты что делаешь?! — вскричала она и, обратившись к своим спутникам, приказала: — Уберите его. А этого, — кивок на Романа, оторопело глядевшего на них, — свяжите снова. И не смотрите ему в глаза. 

— Линда! Ты в своём уме? — вскинулся светлокожий цыганёнок Питер и загородил собою Романа, — на хрена ты это устроила? А если сюда заявится его мамаша? Что мы будем делать? Что будет со всеми нами?

— На это я и рассчитываю, — не двигаясь, ответила женщина. — Как только она сюда заявится, мы убьём её. А потом настанет черёд и её отродья.

Привалившись к стене, Роман наблюдал за тем, как двое — женщина и его нежданный защитник — испепеляют друг друга взглядами, пока до него медленно доходило, что дело ещё хуже, чем он считал утром. И «отродье» … это он?!

— Да вы охренели тут все?! — взвыл он. — Какого чёрта вы творите? Вас же казнят! Мать привлечёт все связи, чтобы найти вас и стереть с лица земли! Ебанутые! 

Он наклонился к ногам и стал лихорадочно бороться с верёвками. Хитрые узлы никак не поддавались. Роман психовал и пытался снова и снова, пока Питер перед ним рычал на приближавшихся мужчин. Питер рычал? Роман на секунду задумался над этим, ошарашенно уставившись на слегка подрагивающую спину Питера, но решил, что лучше подумать над этим позже, а сейчас следует избавиться от верёвок и наконец валить отсюда.

— Что, Годфри, клыки бы сейчас очень пригодились, да? Жаль, не выросли пока. — раздался от двери насмешливый голос Линды. — Питер, сынок, не глупи.

Сынок? Роман опять замер, но мотнув волосами, вернулся к прерванному занятию. Недосуг ему размышлять над превратностями судьбы. Нахуй этих цыган. Нахуй.

— Ты ведь знаешь, что Оливия Годфри убила одну из нас и сделала это с особой жестокостью? А прежде она растерзала твоего дядю - тот отказался отдавать ей за бесценок капли Сибзиллы. Неужто мы должны прощать ей всё это? Неужто мы должны молчать и терпеть? И ждать, пока она явится ещё за кем-нибудь из нас? Ты ведь знаешь, кто она такая? Знаешь, что дважды в месяц она убивает. Так почему бы нам её не остановить?

— Да твоя мамаша бредит! — рассмеялся Роман, неистово потирая одну ногу о другую в надежде хоть так избавиться от пут, раз уж развязать не получается. Но напряжённая спина Питера перед ним внезапно отбила у него желание веселиться над россказнями спятившей цыганки. Ещё и мужчины, застывшие перед Питером, кидали на него такие взгляды, полные ненависти, отчаяния и ещё не утихнувшей боли, что Роман всерьёз начал опасаться за сохранность своего рассудка. В гнетущей тишине слова цыганки уже не казались таким бредом.

— Вы ведь лжёте? Ведь так? Не может это быть правдой! Не может! — говорил он, продолжая скорее по привычке дёргать верёвки на ногах. — Мать, конечно, не ангел, но она не может быть какой-то жуткой маньячиной! Вы ещё скажите, что она и есть тот самый Джек Потрошитель, которого никак не могут поймать?! Ха-ха, — истерично засмеялся Роман, — это же бред! Ведь бред, так же? Так? Да скажите хоть что-нибудь! Не молчите! Суки! Блядь! Ненавижу вас! Цыгане ёбаные! Твари!

— Выбор за тобой, Питер, — тихо сказала Линда и вышла. Мужчины последовали за ней, бросив перед этим презрительные взгляды на скорчившегося Романа, в кровь раздирающего пальцы в попытке освободиться от осточертевших верёвок.