Чем питаются упыри

Провидение посылает сигналы Клементине Шассо одно за другим, но уже слишком поздно сворачивать с выбранного пути.

 

Жалящие поцелуи холодных губ в развороченные русла открытых ран, сочащихся багровыми водами. Быстрые укусы — пока лишь слабые уколы в горящую кожу обездвиженного чужой волей тела. И глухой, рокочущий от вожделения, голос:

— Ах, мышка. Маленькая глупая мышка. Ты попалась, мышшшка…

Каждый хоть раз думал о том, как умрет. В красках представлял свою смерть, плачущих близких или отсутствие оных. Воображение услужливо рисовало мрачные картины трагической кончины: на больничной ли койке, под колесами ли грузовика, в остывающей ли ванной, наполненной уходящей по капле жизнью; а то и вовсе на асфальте под окном своего же дома — с непременными вывернутыми под неестественным углом конечностями, лужами крови и желтоватой кашей мозгов.

Клементине Шассо не было нужды представлять свою смерть. Она знала, что та пожалует за ней скорее рано, чем поздно и точно не будет легкой. И рядом не будет близких людей, чтобы оплакивать ее безвременную кончину. Несмотря на наличие брата-близнеца. Каким-то сверхъестественным чутьем он часто понимал, что сестра попала в очередную переделку. Но, как правило, был слишком далеко, чтобы успеть спасти ее.

Влажный длинный язык неторопливо собирает вместе с каплями пота кровь, толчками выходящую из разорванной аорты. А там, где кровь уже застыла, острые зубы без лишних церемоний сдирают корочку вместе с частицами кожи. И кажется, что большей боли уже не может быть. Что вот он — предел, за которым наступит спасительное забытье, но в ответ на полузадушенные хрипы рядом с ухом рассыпается мягкий, полный превосходства, смех.

— Рано, мышка. Рано. Мы только начали…

«Бог не хочет, чтобы ты была счастливой. Он хочет, чтобы ты была сильной», — фраза, услышанная еще в детстве от монахини в приюте, куда Клементина и Майкл Шассо попали после смерти родителей, дала ясно понять: подарков от жизни Клементине ждать не придется. Любой кусок нужно будет вырывать с боем — истина, усвоенная в том же приюте, не раз выручала осиротевших близнецов, освобождала их от необходимости проливать слезы там, где нужно было действовать.

Щеки стягивает уже не только от запекшейся крови, но и от остывающих слез, прочертивших дорожки из уголков закрытых глаз. Ментальный приказ сработал быстрее, чем Клементина успела что-либо предпринять. И теперь она только и может, что лежать на холодном полу заброшенного сталелитейного завода Годфри, смиренно принимая смертоносные ласки исчадия зла.

Тело, лишенное возможности двигаться, не потеряло чувствительности, и Клементина со стыдом и ужасом ощутила, как внизу живота разгорается жаркое пламя, рожденное слишком откровенными пальцами, порхающими над ней и, словно бы одновременно в ней, подобно мотылькам. Хищным мотылькам. Умеющими быть как нежными, дарящими сладостную истому, так и отрезвлять сумасшедшей болью.

— Тебе нравится так, мышка? Шепни хоть слово? Ах, да, ты же не можешь, — тихий смех сменяется горячим шепотом.

Ей не везло в любви. Катастрофически. Все, с кем она пыталась построить отношения, погибали. Иной раз Клементине казалось, что сама Судьба ставит на ее пути запрещающие сигналы «Обрыв», «Тупик». Словно Клементина была рождена лишь для того, чтобы сыграть определенную роль и исчезнуть, не оставив после себя ничего и никого.

Она сознательно старалась отдалиться от брата, чтобы не подвергать его возможной опасности. И когда на нее вышел Орден Дракона, а прежде добродушный священнослужитель, бывший ей крестным отцом, завербовал в ряды убийц сверхъестественных тварей, Клементина с горестью констатировала, что все сигнала, посылаемые свыше, она распознавала правильно.

Рано или поздно она погибнет. Ее смерть не будет легкой. И упаси Бог Клементину пытаться хотя бы отдаленно представить, как это будет.

Боль. Слишком много боли. Острые клыки впиваются в уже разодранное предплечье, руку прошивает тысячами незримых иголок, а на закрытые веки капает что-то теплое. Клементина силится закричать, стряхнуть оцепенение, но горло повреждено, а гипноз держит ее не хуже клетки.

Мягкие губы исследуют ее тело в поисках еще не поврежденных участков. Сильные зубы наносят новые раны и легко вырывают куски еще живой плоти, заливая все вокруг кровью: та дробно орошает грязный пол, заливает лицо. И когда Клементине начинает уже казаться, что она погибнет, захлебнувшись в собственной крови, чужие губы накрывают ее рот — целуют так страстно, словно их обладатель одновременно желает и вынуть всю душу из почти сдавшейся жертвы, и вознаградить. Отвечать тому, кто сжирает заживо, было бы безумием, но Клементина Шассо никогда не отличалась здравомыслием в делах такого рода. С жалобным всхлипом она сначала принимает жадные поцелуи, не задумываясь об их металлическом привкусе, а потом сплетается своим языком с другим.

Вязкий туман, сотканный из мириада сигналов организма, возвещающих о скором конце, окутывает сознание, и Шассо уже не знает, явь ли это или очередной кошмар.

Серия чудовищных убийств в небольшом городке Пенсильвании — Хемлок Гроув. Разодранные, ополовиненные тела несчастных девушек, которым не повезло приглянуться монстру. А в том, что в Хемлок Гроув орудует именно монстр, а не какой-нибудь обычный хищный зверь, Шассо была более чем уверена. Осталось только найти преступника и наказать его.

Недюжинных трудов стоит Клементине пересилить себя, свой страх, чтобы согласиться на задание, спущенное тем же заботливым святым отцом, хотя больше всего на свете в тот момент ей хотелось послать преподобного в саму Преисподнюю.

Это должно было быть ее последним заданием. Нервы все чаще начали сдавать. Видит Бог, Клементина желала смириться с уготованной ей участью, но не могла. Отрубленные головы, сломанные хребты, жалобно поскуливающие дети и женщины, после смерти возвращающиеся в человеческую форму — все это преследовало Клементину не только ночами, в часы недолгого сна, но и днем, пробравшись в пьяное забытье. Порой ей чудилось, что это она оказывается там, на полу в клетке — неспособная не то что сбежать, но и пошевелиться. Пригвожденная к месту массивной секирой с причудливой вязью вдоль лезвия и рукояти. Все, на что ей хватает силы в таких кошмарах, это чуть скосить глаза, чтобы увидеть, как неспешно к ней приближается некто в белом одеянии до пят, обагренном кровью.

— Посмотри на меня, мышка. Посмотри. Я хочу видеть, как жизнь уходит из твоих глаз, — прозвучал мягкий приказ, и противиться ему не было ни сил, ни желания. Подчиняться, не думая, всегда было проще всего. Проблемы начинались, если Клементина впускала в сердце свое сомнение.

Но сейчас никакого сомнения в том, что этот приказ станет последним в ее жизни, не было никаких. Совершенное лицо напротив, в обрамлении длинных темных волос, струящихся по плечам подобно змеям. Тлеющие угли огромных глаз, затягивающих в Бездну Оливии Годфри, в чьей Тьме, видимо, и суждено ей сгинуть.

— Ты поступила неосмотрительно, мышка, — губы, вымазанные в крови, растягиваются в неискренней улыбке, — ты вела себя слишком шумно в чужих владениях. А ведь я тебя предупреждала. Помнишь, мышка? Тебя всё предупреждало…

В Хемлок Гроув бывший морской пехотинец, а ныне доктор службы охраны рыболовства и диких животных, Клементина Шассо въезжала уже за полночь. Свет фар выхватил придорожный знак, и отчаянно храбрившаяся женщина внезапно почувствовала, как ее словно окатило ледяной водой: одна буква, всего одна буква почти стерлась (под воздействием дождей, частых в этих краях, или же времени, одинаково безжалостного в любой части света), и теперь надпись на выцветшем зеленом знаке настойчиво приглашала Клементину умереть, и сделать это нужно было желательно тихо, сопротивляться не имело смысла.

«Оставь надежду всяк сюда входящий», — словно предупреждал город, затерявшийся в густых лесах, наверняка кишащих всевозможными тварями — одна кровожаднее другой. Инстинкт самосохранения сигнализировал о грозящей опасности, но Клементина, переборов сиюминутный приступ паники, упрямо вела машину вперед.

Брат опять был далеко. Она даже не знала, где именно он сейчас. И это тоже могло бы стать сигналом к постыдному, но спасительному бегству, будь у Клементины другой характер.

«Это нервы. Всего лишь нервы», — успокаивала она себя. Хотя куда больше с нервами помогла бы ей справиться небольшая фляга в бардачке, припрятанная там на крайний случай. А таковой пока не наступил. Пока.

Небольшой городишко и впрямь был забит сверхъестественными существами под завязку. Мальчишка-оборотень, в полнолуние сжирающий свою же плоть, ошметками разлетающуюся с его обновленной волчьей шкуры. Его дружок упырь, пока не вступивший в права наследства, но уже познавший вкус человеческой крови. Огромная сестрица упыря, местный аналог создания безумного доктора Франкенштейна. Впрочем, безумный доктор тут тоже был. И что-то подсказывало Клементине, что занимался он в своих лабораториях далеко не самыми безобидными исследованиями.

Но безотчетный страх у нее вызвала только одна тварь — мать упыря, Оливия Годфри в своих неизменных кипенно-белых нарядах. Утонченная, горделиво возвышающаяся над всеми, словно Белая башня корпорации Годфри над Хемлок Гроув. Что хуже всего, Оливия ей нравилась. Только ценной недюжинных усилий Шассо удавалось совладать с дрожью в голосе при разговоре с этой женщиной, чей голос обволакивал, лишал самой способности думать. Клементина едва не поддалась чарам и не посмотрела ей в глаза, чтобы совсем потерять себя, но сдержалась.

Сейчас сдерживаться уже было поздно. Клементина сама желала, чтобы Оливия одним взглядом забрала всю боль как из ее тела, так и из души. Но Оливии нравилось играть. Не отрывая горящих вожделением глаз от жертвы, она вновь и вновь припадала к ней, и той уже казалось, что именно гипноз не дает погрузиться в спасительное забвение.

Оливия смаковала каждую каплю, а Клементина любовалась ею. Никогда прежде она не видела столь дьявольски красивой женщины. А когда та начала плыть красно-белыми пятнами, храбрая доктор Шассо поняла, что больше она ничего не сможет ей дать.

Видит Бог, Клементина желала довести порученное ей задание до конца — раскрыть преступления и разобраться с тварью. Но ради того, чтобы самой остаться в живых, она готова была пойти и на некоторую сделку со своей совестью.

Мальчишка-оборотень. Чего проще повесить все убийства несчастных девушек на него? Даже если сейчас он не виновен, в будущем темная сторона его души, звериная сущность возьмет верх над разумом и утопит все вокруг в крови, боли и страданиях. Так лучше сейчас избавить и его, и себя от лишних терзаний.

Она убьет этого оборотня, а там, возможно, за ней пожалует и более крупная, более опасная тварь, привлеченная запахом чужой смерти.