Топь

Толик очухался на скрипучем глянцевом диване среди выворачивающих зрение пурпурных стен приватной комнаты. Где-то на грани слышимости ухали басы. Морозову вдруг показалось, что, проваляйся он ещё пару лишних минут, то приклеится к гладкому покрытию намертво, как муха к паутине, и – всё. Толик соскочил с подозрительного дивана так резво, что чуть не снёс хлипкий столик в липких разводах разноцветных ликёров, с омерзением вытёр вспотевшие ладони об штаны и, поплутав среди кислотных стен и фосфоресцирующих указателей, вывалился в тёмный коридор.

Музыка там звучала значительно громче, заставляя внутренности подпрыгивать ей в такт. Оцифрованные гулкие барабаны и визгливые флейты создавали дёрганный первобытный ритм. Толику не оставалось ничего другого, кроме как пойти к его источнику. Там была она.

Томная, как грех, приторная, как патока. Едва завидев Толика, она радостно захихикала, звонко и дробно, как подпрыгивающий по паркету металлический шарик, поманила к себе острым чёрным коготком. Через силу он заставил себя подойти ближе, с отстранённостью заметив чёрные рожки в её гладких волосах, отражавших мельтешение цветных огней, и гибкий хвост с кисточкой, кокетливо обвивавший точёное бедро. Бестия, одетая так, чтобы казаться, скорее, раздетой, радостно застрекотала, взяв Толика под локоть. От её гладких рук шёл жар, а сама блудница была средоточием дикой, сводящей с ума музыки.

Толик вперил глаза в пол, на деревянных ногах следуя туда, куда тащила его проводник, с омерзением наблюдая, как цокают по сияющей поверхности птичьи коготки его птицы Сирин. Он повернулся к ней. Выпуклые глаза демоницы казались масляными каштанами, только-только показавшимися из своей оболочки, и ничего не выражали. Морозов вывернулся из хватки отвратительной куклы.

Если её ладони казались просто неестественно горячими, то уж горло жгло калёным железом. Визгливые флейты стали её хрипами. Превозмогая боль в покрывшихся волдырями пальцах, Толик отчаянно сжимал хватку. Барабанный бой, взвившись отчаянным крещендо, теперь отдалялся, становился глуше и реже. Сразу стало легче дышать и думать.

Опустив сломанную чертовку на скользящие по сверкающему полу тени, Морозов побрёл дальше. Он не понял, как оказался на свежем воздухе. Звёзды расчерчивали бархатно-синее небо сеткой дрожащих, яростно сверкающих полукружий. Стоило задержать на них взгляд, как площадка ушла из-под ног: Толик падал назад вместе с поворачивающейся землёй. Отчаянным движением он ухватился за перила лестницы, отдышался и прислушался.