Топь

Дежурный, тем, временем, оторвался от своих бумажек, глянул на смурных обитателей обезьянника, с шумом отхлебнул из кружки кофе, откашлялся и неожиданно продекламировал:

– «Мы, словно лампочку, вам выключим сознанье, а ассигнация пойдёт на моцион…» А, как? Ничего завернул, а, Мишань?

Юродивый, до этого не реагировавший на внешние раздражители, ожил, показав лейтенанту поднятый вверх большой палец. Служитель порядка удовлетворённо крякнул, принявшись записывать удачную строфу.

Входная дверь хлопнула, ледяной сквозняк ласково погладил почки населения Вавилона и взметнул листы лейтенантовых виршей. Послышались громкие голоса служителей порядка и вялое стонущее многоголосье ведомых. Спящий дед заворочался, перемежая разминку невнятными ругательствами, куча тряпья забилась ещё ближе к стене, а Мишаня снова ушёл в себя, увеличив амплитуду раскачиваний. Только малолетка оживилась, вскочив на ноги и приникнув лицом к прутьям.

В приёмник ввалилось целое зелёно-серое море, пятная желтоватый разбитый кафель грязными следами ботинок. Лица у моря почему-то оказались, как говорила сослуживица Ольги, «ну просто космос»: то есть, цвели всеми оттенками багровых и фиолетовых кровоподтёков.

– Это откуда такую красоту набрали? – весело хмыкнул дежурный, собрав свои листочки и придавив их чашкой.

– Мотопехота с морячками подралась.

– Да? А морячки тогда где?

– Мы дураки, по-твоему? – захохотали патрульные.

Бритая пигалица радостно пискнула, запрыгав, как мартышка, и приветственно замахала руками. Море в серо-зелёной униформе загудело узнавающе, получив пару усмиряющих тычков от конвоя.

– Оксанка, ты, что ль?