Страница 66 из 110
– Никита Сергеевич хочет, чтобы ты пришла на его выступление…
– «Выступление»?.. Он же не Петрушка какой-нибудь, и не балерун, – Симочка тут же рассмеялась своей шутке.
– Конечно, нет: он очень известный человек, а ты ему нравишься.
– Правда?.. – перед нами сидела счастливая лисичка. – А где он будет выступать? В дворянском собрании? – от такого полёта фантазии у неё даже захватило дух.
– У него очень важная роль: он будет свидетелем в суде по одному жуткому убийству! Жена отравила мужа насмерть!
Здесь мне показалось, что Лев Николаевич опять перегибает палку, но Симочку бульварный роман уже захватил: карминно-красный, напомаженный рот взволнованно приоткрылся, она ловко налила себе вина и выпила залпом.
– Настоящее убийство? – прошептала она.
– Абсолютно! – дёрнул головой Измайлов. – Никита Сергеевич – очень важный свидетель, более того: он главный обличитель.
– Чего?..
– Все будут ждать его выступления – оно всё решит.
– И там будет эта женщина-убийца?.. – многоопытная девица смотрела на моего друга, как ребёнок, заворожённый страшной сказкой.
– Да. Но ты попадёшь туда при условии, что мадам ничего и никогда не узнает.
Она всё ещё сомневалась, хотя было видно, как ей было охота попасть на самое настоящее средневековое судилище:
– А… я просто так поеду, или вы мне заплатите?..
– Утром ты выспишься, оденешь более-менее приличное платье, в одиннадцать утра приедет мой денщик Данила и отведёт тебя в трактир позавтракать. Ты вместе с ним приедешь в суд, посмотришь на блестящее выступление Никиты Сергеевича, Данила отвезёт тебя пообедать и – домой. Вся еда – за наш счёт, кроме выпивки. Вот тебе десять рублей, а после суда получишь ещё двадцать.
– Я согласна, – торопливо сказала Симочка и запихнула десятку себе за корсет. – За это нужно выпить, господа!
– Без нас, – поднялся Лев Николаевич. – Но помни: это тайна Никиты Сергеевича!
– Хм! – она приподняла плечики и тряхнула рыжими волосами, – скорее бы понедельник. А вы – такие душки, господа!
У двери я кивнул, Симочка, улыбаясь, сделала книксен и тут же наполнила бокал до краёв.
Когда мы выходили из «Дамы с камелиями», в наши спины летели звуки жестокого романса:
Он стоял у картины старинной,
Мои ножки глазами сверля,
На него лишь глядела призывно,
Потому что безумная я.
После ужина, когда мы с Измайловым отправились в гостиную, мой друг обратился ко мне:
– Дорогой Михаил, вы же играете: исполните мне, пожалуйста, что-нибудь из Бетховена.
В гостиной стоял небольшой кабинетный рояль фирмы «Blüthner», на котором мы под настроение музицировали. Я знал не так уж много вещей Бетховена, поэтому остановился на второй части сонаты ля-мажор, которую любила слушать моя матушка. Мне было известно, что мой друг, пытаясь разрешить загадку преступления, любил ходить в оперу или на балет. В прошлый раз во время прекрасного исполнения «Любовного напитка» в Императорском Мариинском театре решение пришло к нему только после антракта, однако оно было единственно верным. Скорее всего, в этот раз Лев Николаевич или не смог найти подходящий настроению спектакль, или попросту захотел провести «вечер раздумий» с сигариллой Арнольд Андре и, смею надеяться, – в моей хорошей компании.
За что же моя матушка любила вторую часть этой сонаты? Она говорила, что в этой, бесспорно, бетховенской вещи можно уловить интонации Гайдна и Моцарта, и получалось, что, когда мы слушали её, над нами витали тени сразу трёх гениев. «Largo appassionato» означало «медленно и страстно», но мне за размышлениями о нелёгкой задаче Измайлова показалось, что красивая щемящая мелодия, прерываемая тревожными аккордами, слишком быстро закончилась.
Прекратив играть, я с грустью подумал, что напрасно взял такое короткое произведение: к моему другу, видимо, так и не успело прийти озарение. Немного помолчав, я повернулся к нему: его сигарилла погасла, но он этого не замечал, опустив голову. На мгновение мне даже показалось, что он плачет. Но когда Измайлов поднял голову, его глаза были сухими. Он посмотрел на меня и покачал головой:
– Прекрасная вещь, дорогой Михаил! Прекрасная. И ваше исполнение… Я нашёл то, чего нам не хватало. Не обижайтесь на меня за то, что я всё обдумаю и объясню вам завтра: мне просто нужно подвести под одно слово крепкую защитную базу.
С одной стороны, мне было приятно, что именно моё исполнение подтолкнуло его к практической идее, но с другой стороны, было страшно любопытно, что же это за слово, которое может изменить ход процесса. Поэтому я не удержался и попросил:
– Хорошо, не раскрывайте мне все подробности вашего умозаключения, скажите только слово, и я обещаю потерпеть до завтра.
Он воскликнул:
– Кофе! Когда я слушал эту музыку, я вспомнил, что Бетховен был страстным любителем кофе. Оно его будоражило, и это возбуждение передавалось музыке. И вот уже наше «Лярго» стало «аппассионато»! Мой дорогой Михаил, я знаю точно, что ваш сегодняшний концерт отзовётся в заключительном слове на процессе. И когда об этой необычной детали узнает Татьяна Юрьевна, она обязательно поблагодарит вас за то, что вы так замечательно играете.