Мятежный

Чертов трус.

– Нам надо поговорить, дорогой. Так дальше продолжаться не может.

– Может. Уходи, – простонал я. Я выглядел дерьмово. И вел себя как маленький ребенок. Я был пьян в стельку, и она это видела. Моя мать проигнорировала меня, поднялась по лестнице к двери и толкнула ее. – Я сейчас заварю чай. Ты должен присоединиться ко мне, дорогой. На улице очень холодно.

Моя мать все еще вела себя как любящий родитель, даже когда я заставил ее пройти через ад. Даже тогда, когда она была самым последним человеком, на которого я должен был злиться, потому что каждый раз, когда она смотрела на мое лицо, видела измену своего мужа с ее сестрой. В моих глазах, которые принадлежали Нине, в моих губах, которые принадлежали ему. Само мое существование должно было стать занозой в ее сердце. Но так или иначе, она всегда заставляла меня чувствовать, что ее сердце бьется для меня.

И именно это заставило меня оторвать задницу от крыльца и дернуть пальцем, указывая прямо на отца.

– Оставайся на месте. – Я повысил голос. – Она в порядке, но тебе здесь не рады, ты кусок дерьма.

Через две минуты она накинула мне на плечи одеяло, и я впервые в жизни сидел на чужой кухне и пил крепкий чай. Какой мужчина до шестидесяти охотно пьет чай? Я, наверное.

– Послушай меня, дорогой. – Мама наклонилась вперед в своем кресле напротив меня и взяла мою руку в свою. Она все еще была теплой. Как ей было тепло? Ну, она же не сидела часами на улице, пытаясь искупить свое поведение. – Я знаю, что ты в бешенстве и растерянности. У тебя есть на это полное право. И если ты думаешь, что я на все закрыла глаза, то ты ошибаешься. Я подала на развод, Дин. Я не хотела видеть твоего отца после того, как узнала, что он сделал. И, честно говоря, не хотела видеть тебя.

Ой.

– Ты все еще здесь. – Я усмехнулся, но мои глаза были мертвы.

– Да. – Она улыбнулась. – Благодаря тебе. Ты того стоил. Как только я поняла, что ты мой, чтобы заботиться о тебе, я захотела тебя. Настолько сильно, что была готова дать Илаю еще один шанс, хотя он этого и не заслуживал. Твой отец все испортил. Сильно. Но все не всегда так, как кажется. Ты должен знать это лучше, чем кто-либо другой.

Она имела в виду Милли и Рози. И была права. Даже если я и не любил Милли по-настоящему, как и она меня, это все равно случилось.

– Это была твоя идея, что я должен сблизиться с Ниной. Я проводил лето на ее ферме, – выдавил я из себя.

Мама покачала головой. – Дин, ты же умолял меня уехать. Ты сказал, что тебе там очень нравится. Я думала, она перестала употреблять наркотики и жила на ферме. Она продала нам ложь. Я подумала, что ты скажешь нам, если тебе там не понравится. Я же просила тебя об этом, Дин. Каждое лето я спрашивала, нравится ли тебе там. Ты всегда говорил «да».

– Я хотел, чтобы она любила меня. – Я сглотнул, темнота затуманила мое лицо. – Господи, как же я жалок! Даже для моих собственных ушей.

Глаза моей матери блестели от непролитых слез. Мне было так же больно за нее, как и за себя, но даже близко не так больно, как за Рози.

Входная дверь открылась и закрылась, а моя мать встала и с безмятежным лицом оглянулась через плечо.

– Вам есть о чем поговорить, но я скажу тебе одну вещь, Дин. Любовь не совершенна. Жизнь не идеальна. Тем не менее, это самые красивые вещи, которые нужно ценить каждый день. Я счастлива с твоим отцом. И все, что случилось в прошлом – осталось в прошлом.

Илай вошел в желтую кухню в деревенском стиле и занял место, которое секунду назад занимала моя мать. Я снял маску, которую обнажил перед мамой, и показал ему лицо придурка. То самое, которое, как я теперь знал, получил от него.

– По-моему, я просил тебя не выходить из машины.

– Я думал, ты знаешь, что это лучше, чем ходить вокруг да около и отдавать приказы своему отцу, Дин Леонард Коул.

Я развел руками и откинулся на спинку стула, ухмыляясь.

– Наверное, я должен поблагодарить тебя за то, что ты наконец-то сказал мне, что я твой биологический сын. Если я добавлю еще несколько сотен тысяч, ты расскажешь мне об этом подробнее? Может быть, где я был зачат? И, конечно, как Нина громко стонет? – Не то чтобы я не знал ответа на последний вопрос. У Нины была привычка заставлять меня чувствовать себя неловко. Очень неудобно. Я не мог припомнить ни одного лета, когда бы я не слышал, как они с Совой занимаются этим. Меня от этого тошнило, но я ни хрена не мог с этим поделать. Тонкая стенка. Кроме того, иногда я заходил на кухню или в гостиную, и они трахали друг друга и ухмылялись мне. Неудивительно, что я так любил лежать на сене на улице.

– Я могу тебе помочь. – Мой отец не обращал внимания на мою чушь, что было для него редкостью. Он никогда не позволял мне выйти сухим из воды. Даже в тридцать лет.

– С чем? – Я рассмеялся.

– С твоей саморазрушительной спиралью. И с пониманием правды.

– Твоя правда обошлась мне в шестьсот тысяч долларов.

– Ты же знаешь, что здесь дело не в деньгах. Этого никогда не было, Дин. У меня не было никаких признаков того, что ты готов к тому, что правда выйдет наружу, поэтому я оставил это на твое усмотрение. Сынок, – он положил очки на стол и прижал большие пальцы к глазницам, – мы с мамой скучаем по тебе. Мы хотим все исправить.

Я посмотрел на телефон, лежащий на столе. В то утро Вишес написал мне, что ему все еще не удалось разморозить семейство Леблан и уговорить их позволить мне увидеться с Рози. В любом случае мне больше нечего было делать. С таким же успехом можно было бы сжечь время, слушая моего папашу-работягу.

– Держись, придурок, – пробормотал я, избавляясь от одеяла и включая обогреватель.

Папа смотрел, как я засовываю косяк в рот и выдыхаю облако дыма, поджав губы. Ему это не нравилось. Но на этот раз ему придется смириться с этим.

– Какого хрена ты смотришь? – спросил я, когда он с минуту пристально смотрел на меня. Что, черт возьми, с ним не так? Он выглядел так, словно только что плакал, и мне стало не по себе. Не то чтобы я считал, что мужчины, которые плачут, – это бабы, ладно, я перефразирую: это зависит от количества слез, ситуации и обстоятельств, но мне было странно думать, что Илай Коул плачет настоящими человеческими слезами. Обычно он выглядел равнодушным к окружающему миру. Хотя он мог быть сентиментальным, он всегда собранным. В высшей степени так, вплоть до самой маленькой косточки в его теле. И прямо сейчас он выглядел очень, очень рассеянным.

Папа покачал головой. – Ничего. – Он постучал по круглому дубовому обеденному столу, не обращая внимания на большое количество нецензурных выражений, которыми я его осыпал. Я старался держать язык за зубами (PG-13) всякий раз, когда был рядом с родителями, но в тот момент не испытывал особого уважения к своему отцу.

– Я всегда восхищаюсь тем, как мы похожи. – Он сжал губы вместе.

– У тебя тоже проблемы с травкой и алкоголем? – Я рассмеялся, опрокидывая пепел в пустую бутылку из-под водки и делая глоток из полупустой пивной банки.

– Были, – сказал он.

У меня чуть челюсть не отвисла от этого откровения. Это определенно было для меня новостью.

– А поподробнее. – Я сделал еще одну затяжку, прежде чем он выхватил ее у меня из рук и погасил косяк.

– Эй. – Мои брови сошлись на переносице. – Какого хрена?

– Черт возьми, я твой отец, и ты будешь действовать в соответствии с социальными кодексами, которые мы укоренили в тебе с юных лет, по крайней мере, рядом с нами. Это значит, что ты не пьешь и не куришь травку в моем присутствии, а также не материшься, Дин. Это не делает тебя более крутым. Ты говоришь, как чертов бандит, а я потратил кучу денег на твое образование. Достаточно, чтобы убедиться, что ты не бандит. Так что, пока я буду довольствоваться тем, что потакаю тебе, когда ты и твои стильные компаньоны – друзья детства обсуждаете важные вещи за закрытыми дверями, со мной ты будешь вежлив и сдержан. Понятно?