Мятежный

– Миссис Леблан. – В его голосе было что-то такое, что я не могла разобрать. Дин Коул был не из тех, кто пресмыкается. – Я извинился. Пусть ваша дочь решает сама. Уверяю вас, она захочет меня выслушать. Спросите ее.

– Она уже спит.

Я открыл рот, чтобы окликнуть их, но ничего не вышло. Нежелательная трансформация, через которую прошло мое тело в последние часы, лишила меня дара речи. Буквально. Больше не в силах пошевелить головой, я поймала себя на том, что борюсь за свое следующее моргание. Все болело. Мне пришлось нарочно делать неглубокие вдохи, чтобы убедиться, что мои ребра не треснут. Нужно было сказать медсестре, чтобы она увеличила мою дозу обезболивающего. Но я не жаловалась. Морфий только заставит меня больше спать, а вокруг столько всего происходит, что я не хочу ничего пропустить. Другая причина, по которой я не хотела, чтобы мне давали больше лекарств, был страх. А что, если я умру во сне? Мои глаза были тяжелыми, но я изо всех сил старалась не заснуть.

Мне отчаянно хотелось снова увидеть Дина. Он что, облажался? Да. Плохо. Может, я на него злюсь? Конечно. Яростно. Но когда лежишь на смертном одре, у тебя нет времени злиться. Мстительность была выброшена в окно вместе с любой другой, пожирающей душу, отрицательной чертой, которая была укоренена в нас. Когда ты лежишь на смертном одре, время напоминает, как оно драгоценно на самом деле. Чувства были обнажены и открыты для того, чтобы мир мог их увидеть, дотронуться и покопаться в них.

– Шарлин, – Вишес вмешался из больничного коридора за моей дверью. – Рози любит Дина. У него была причина не встретиться с ней вчера в Хэмптонсе, и я могу сказать вам, что его причина не отстой. По крайней мере, спросите ее, хочет ли она его видеть.

– Хорошо, но не сейчас, – фыркнула мама, и я услышала, как она хлопнула себя по бедру. – Как я уже сказала, она действительно сейчас спит, и будь я проклята, если что-то подобное разбудит ее, когда она должна отдыхать. Иди. Я позвоню тебе, когда она проснется.

– До Нью-Йорка три часа езды, мэм. – Дин попытался урезонить ее.

– И это долгое путешествие, да, мистер Коул? Моя дочь сделала это, чтобы увидеть тебя. А ты даже не потрудился появиться там.

Это заставило их обоих замолчать. Через несколько минут дверь открылась, и вошла мама. Я не знала, где сейчас Милли и папа, но, наверное, они все по очереди присматривали за мной. Каждое мгновение бодрствования я проводила с кем-то другим. Это делало невозможными попытки связаться с Дином посредством смс или звонка. Просить личного пространства было нечестно по отношению к людям, которые бросили свою жизнь, чтобы угодить мне.

Матрас прогнулся, когда мама подошла и села рядом со мной.

– Как ты себя чувствуешь, милая?

Я открыла рот и попыталась заговорить, но мои слова прозвучали как отчаянное шипение. – Лучше.

Она засмеялась и шмыгнула носом, вытирая пару слезинок. Мне было интересно, все ли семьи были беспорядками эпических масштабов, когда умирал ребенок, или только у меня? Я уже не была ребенком, но привыкла быть такой. Вишес называл меня малышкой Леблан. Дин называл меня малышкой Леблан. Все остальные, Рози-букашка. И вот какая-то часть меня по глупости поверила, что у меня есть еще время.

– Все молятся за тебя. Я хожу в ближайшую церковь каждый день. Бэрон разговаривает с пульмонологом из Англии. Он собирается переправить его сюда, если ситуация не улучшится в ближайшее время. Но так оно и будет, моя дорогая девочка. – Она погладила меня по лбу, и слезы потекли по ее щекам. Она больше не пыталась их спрятать или вытереть. – Милая, ты выйдешь отсюда на своих ногах. Я знаю, что так и будет.

Ее лоб встретился с моим, и я закрыла глаза, чувствуя, как из-под ресниц текут теплые слезы. Я не хотела плакать, особенно перед мамой, но мне больше не хотелось быть сильной. Быть сильной – это полный отстой. Желание быть независимой и сильной привело меня сюда в первую очередь.

Быть сильной – значит быть слабой.

– Мама, – шмыгнула я носом. – Со мной все будет в порядке, да? Прости, что я не послушала тебя насчет переезда в Тодос-Сантос. Я знаю, что ты хотела как лучше. Я просто хотела, чтобы со мной перестали нянчиться.

– Я знаю, милая. Я знаю, знаю, – повторяла она, снова и снова целуя мой лоб и мои слезы. От меня не ускользнуло, что она не ответила на мой вопрос.

От меня это совсем не ускользнуло.

Дин

Я сидел на крыльце перед особняком Хэмптонса, который арендовал, позволяя дождю хлестать по моему гребаному лицу, потому что я это заслужил.

Просто чтобы убедиться, что я законченный неудачник, а не полоумный, жалкий идиот, я пил водку прямо из бутылки, пытаясь почувствовать, что чувствовала она, когда провела снаружи хрен знает сколько времени.

Я это заслужил. Каждый кусок дерьма, который мне давала жизнь. Честно и чертовски справедливо.

Мне не следовало выпивать три бутылки водки за двадцать четыре часа. Но я сделал это. Нас кормят всякой ерундой о том, что ты достиг дна и увидел свет? Бред. Куча дерьма. На самом деле, когда ты достигаешь дна, то лежишь там в течение долгого, продолжительного сна, потому что дно – это все еще твердая почва. Особенно когда остальная часть твоего мира висит на волоске, чтобы сохранить равновесие. Быть наркоманом очень утомительно. Даже больше, чем быть милым сыном, ловким бизнесменом, бабником, который даст женщине четыре оргазма еще до того, как прикоснется к ней.

Я понял это на собственном горьком опыте.

Правда была в том, что слабость влечет за собой еще большую слабость. И знание того, что Рози умирает, не бросило меня в режим рыцаря в сияющих доспехах и не помогло моей проблеме с алкоголем исчезнуть. Оно послужило мне тяжелым кирпичом, который погрузил меня в пучину страданий.

Растянувшись на ступеньках подъезда особняка с бутылкой во рту, я смотрел на покрытые листвой деревья, пытаясь бороться с ветром, и смеялся над тем, каким жалким я стал.

Был понедельник. Полдень. Весь остальной мир был полон жизни. Я весь кипел от злости. Мне нужно было придумать, как вернуть ее обратно. Слова Вишеса, сказанные ее родителям ничуть не помогли.

Я даже не потрудился ответить родителям, когда они позвонили. Единственное, что я делал, – это появлялся в больнице в произвольные часы, требуя встречи с Рози. Сначала они выгнали меня, потому что она спала. Позже, это было потому, что я был слишком пьян.

По крайней мере, мне было где остановиться, пока я ждал встречи с Рози. О, да. Карма – это не единственная стерва. У иронии тоже есть извращенное чувство юмора.

Вишес пытался быть рядом со мной, но я от него отгораживался. Трент волновался, но он не мог оставить Луну, и Джейми был зол, потому что ни Вишес, ни я не сказали ему, что происходит.

Нина перестала звонить, теперь, когда у нее были деньги – по крайней мере, они были у меня, – хотя я даже не мог оценить ее отсутствие в моей жизни, потому что, в конце концов, моя биологическая мама перестала трахать мне мозги в ту же минуту, как я заплатил ей.

Срань господня, придурок . Твоя жизнь – полный беспорядок.

Арендованный автомобиль остановился перед дверью особняка, и мне не нужно было видеть лица его обитателей, чтобы понять, кто они такие. «Вольво». Всегда в гребаном «Вольво». Выдумка о белом заборе из штакетника и трех идеальных ребятишках, которыми они пытались накормить весь мир. Я действительно купился на это дерьмо. До сих пор.

Чертов Вишес дал им адрес. Должно быть, так оно и было, потому что я, черт возьми, этого не делал.

Моя мать первой вышла из машины. Она не раскрыла зонт в руке, а просто легкой трусцой преодолела расстояние от серебристого автомобиля до парадного крыльца, потирая руки, хотя была одета в сшитое на заказ розовое шерстяное пальто.

– Милый. – Ее лицо было накрашено, волосы идеально уложены, и она не выглядела такой подавленной, тем, что сделал мой отец, как я. Отец, которого я видел за ее плечом, бросил машину на стоянке и сидел на водительском сиденье.