Бессмертная бабочка

- Думал, что я удрала? – где-то через полминуты с легкой насмешкой поинтересовалась Кризанта.

- Если честно, была такая мысль.

- Я что, так похожа на наивную дурочку? Я, конечно, блондинка, если верить теперешнему цвету моих волос, но тебе не кажется, что это подобные выводы предвзяты?

- Что читаешь? – Клинт предпочел проигнорировать адресованную ему реплику, парируя ее собственным вопросом.

Кризанта на мгновение оторвалась от своего занятия, закрывая книжку и показывая ему обложку.

- «Убить пересмешника». Классика.

- Не предполагал, что тебя интересуют книги, – Клинт мельком покосился на полки, заставленные томиками разной толщины и содержания. В ответ на эти слова Кризанта немного грустно улыбнулась.

- Когда живешь бесконечно долго, все, даже самое чудесное, приедается и перестает быть привлекательным. Времена проходят, а книги остаются и появляются. Мне нравится читать. Всегда нравилось. Правда, раньше ассортимент был не особенно велик. Теперь же мне есть из чего выбирать, – и она снова погрузилась в чтение, старательно оставляя без внимания очередной пристальный взгляд, такой же прямолинейный, как и его обладатель. Который не преминул об этом заявить уже через несколько секунд.

- Прошлое нужно отпускать, ты знаешь? – в голосе Клинта засквозил непривычный холод, и Кризанта по-ребячески вызывающе вскинула подбородок. Ее зеленые глаза столкнулись с голубовато-серыми, слишком строгими, с застывшей в них твердостью и стремлением высказать все до конца. – В нем легко застрять, вечно думая о том, что было и что могло бы быть, но тогда настоящее расплывается, и ты теряешься. Всему должен быть предел, и если вовремя не остановиться, вернуться уже не получится.

Желаемое очень легко принять за действительное, за то, что хочется видеть, а коршунов, готовых слететься на твои невероятные способности, хоть пруд пруди, и дилетантов среди них нет. Они найдут, на какое место надавить, где нажать и куда ударить, они найдут твою слабость, потому что ты слаба, как бы ты ни старалась убедить в обратно себя и окружающих. И когда тебя сломают, когда тебя лишат всякой возможности самой принимать решения, тогда все твое существование сведется лишь к одному - к танцу бездушной марионетки.

Ты сказала, что остаешься в Щ.И.Т.е, потому что так у тебя будет «хотя бы пародия на свободу». А ты не думала, что сама установила все эти эфемерные рамки, сама создала клетку, в которую себя загнала, и сама не желаешь принять тот факт, что шансы начать нормальную человеческую жизнь у тебя все еще есть, просто ты их в упор не желаешь замечать? Изображать мученицу это, конечно, трагично и зрелищно, но сперва реши: а надо ли тебе это? Прошлое мертво. Оно было, но теперь его больше нет, и пережить его заново не получится, как ни бейся, а жить только своим прошлым - неразумно, беспечно и глупо. Прошлое. Нужно. Отпускать. В противном случае ты останешься в этой ловушке навсегда.

Клинт Бартон говорил жестко, грубо и резко, буквально бил в лицо. Каждое из его слов словно бы высекалось на монолите, и ни одно нельзя было ни обсудить, ни оспорить. Впервые кто-то обращался к ней в таком тоне, и это злило, возмущало. А еще это было странно. Было странно слышать что-то подобное и к своему неудовольствия осознавать, что… это было правдой. Признавать поражение, понимая, что все, что ей только что сказали, было верно. Слишком верно. Слишком прямо. Слишком точно. Слишком похоже на действительность.

Она никогда не считала себя «мученицей», никогда не стремилась играть эту роль, но сейчас появилось ощущение того, что что-то она делала неправильно; что ее уверенность в собственной вине за то, что она не спасла Юджина, свою семью, своих друзей, была кривым, искаженным желанием заставить себя хоть что-то почувствовать. Желанием, насквозь пропитанным фальшью. Она давно перестала сомневаться в себе, так почему же снова начала сейчас?..

- Я пыталась, – после долгой паузы ее голос звучал неровно, в нем звучала растерянность, нерешительность. И Клинт понял, что впервые слышит что-то подобное от нее – девушки, твердой убежденной в том, что она больше не допускает ошибок и просчетов, уже аукнувшихся ей слишком многим. И все же этого было недостаточно.

Простых колебаний мало для того, чтобы что-то изменить. Это лишь колебания, слабые круги на воде. Они исчезнут, если ветер, породивший их, утихнет. Они растают, и иллюзия снова заявит свои права, поглощая человека, которому уж точно не пристало жить по ее правилам. Клинт Бартон никогда не промахивался, стреляя в намеченную цель. А сейчас он поставил перед собой новую, такую, о которой не так давно и не подумал бы, – заставить Кризанту Анну Литтл, Рапунцель, кем бы она себя не считала и какими бы принципами не руководствовалась, жить. Не существовать, а жить. Внутренний голос присвистнул и ехидно шепнул: «Здорово же она тебя изменила». И с этим было не поспорить.

- Я пыталась, – повторила Кризанта, на сей раз вкладывая в свои слова больше твердости, и Клинт недовольно прищурился, стиснув зубы. «Отговорки. Она хочет оправдаться. Как по-детски». – Не думай, что я не пыталась. Потому что я пыталась. Я очень старалась и…

- Может, недостаточно? – Клинт перебил ее, и Кризанта, вздрогнув, подалась назад, поджимая губы и отводя взгляд, обрывая разговор, в котором она – и это было очевидно – сдавала позиции.

Парировать ей больше было нечем. Может, она и впрямь слишком сильно цеплялась за пережитое? Это стало привычкой, рутиной, чем-то неизменным. И она боялась, именно боялась признать, что шаг вперед, туда, где есть что-то новое, ей сделать сложно. Она не знала, что будет впереди, и эта неизвестность толкала ее обратно. Или она сама это делала?

Если она попробует поменять свой образ жизни, чем для нее это обернется? И кто поддержит? Ведь кто-то всегда был: Готель (в каком-то смысле); верный маленький Паскаль; потом Юджин; неуемный Максимус; родители и новые друзья в королевстве… В современном же мире у нее не было никого и ничего. Только сделка со Щ.И.Т.ом; не до конца устаканенные отношения с Наташей Романофф, которой она позволила называть себя Анной по пока еще не выясненным причинам; и Клинт Бартон, которого Кризанта теперь вообще перестала понимать. То холодный и непринужденный, невозмутимый, как чертова скала, а то вдруг сочувствующий и своеобразным способом пытающийся…

«…помочь? Он хочет так мне помочь? Да зачем ему это?»

- Если ты по-прежнему беспокоишься по поводу моего потенциального побега, можешь посидеть рядом и подождать, пока я дочитаю, – передернув плечами, глухо произнесла Кризанта, опять утыкаясь носом в книгу. – А потом я уйду спать.

*

Гребешок цвета слоновой кости скользит по волосам, некогда длинным и притягательно золотым, но пряди выбиваются, упрямо лезут в лицо, и тонкая женская рука убирает их в сторону, заправляя за изгиб уха нежным жестом.

Негромко напевая какую-то ненавязчивую успокаивающую песенку, королева расчесывает каштановые волосы Рапунцель, которая, сидя перед зеркалом, разглядывает золотое обручальное колечко на своей руке.

- Мам, а ты сразу полюбила папу?

- Нет, милая. Не сразу, – королева мягко улыбается, воскрешая в памяти свое прошлое. – Мы однажды встретились на балу в честь помолвки общих друзей наших родителей. Я не хотела идти туда. Мне было всего пятнадцать, я была юной девчонкой, привыкшей скакать верхом на лошади без седла и воровать круглые мучные лепешки с кухни. Я терпеть не могла всякие правила, постоянно сбегала из дворца и в тот раз собиралась сделать так же. Моя мама, конечно, об этом знала - она ведь моя мама - ей было известно, как независимо живет ее ребенок. Но она попросила меня остаться. И я осталась. И большую часть бала прохаживалась вдоль окон, стараясь слиться с обстановкой. А вот твой папа… – она вздыхает, предаваясь воспоминаниям. – Твой папа был душой компании. Он шутил со своими друзьями, много танцевал и веселился. Мне он тогда показался красующимся павлином!