Блондинки не сдаются

Вот льстец. Пудрит мозги будь здоров, с раздражением и восхищением подумала я. — Вас ждут там, Василий Анатольевич, очень, — он взял его за руку. — Надеются на отличную работу. Я столько им про вас рассказывал!

Отец даже не подумал спросить, что именно, ведь они практически не знакомы друг с другом. Открыв рот, мой родитель внимал медовой речи как ребенок, которому дали елочную игрушку. Спор я проигрывала, ночью придется отдуваться.

— Конечно, все будет хорошо, — закивал отец, одобрительно хмыкнув. — За мной не заржавеет, сказал, сделал. Слово — кремень.

— Точно! — Андрей похлопал его по плечу. — Уважаю людей, которые держат слово. Завтра заеду за вами к обеду. С утра пойдем с Машей в загс.

Когда после ужина я несла грязную посуду на кухню, он поймал меня за руку и потащил в ванную.

— Сейчас, — стал расстегивать пуговицы платья.

— Ты спятил! — убрала я его руки, — Обещал не обманывать, и опять лапшу про ребенка навешал. А если не получилось?

— Я уверен в себе, — выдал он с таким видом, как будто контролировал всю вселенную. Ты обещала.

— Ничего я не обещала, обманщик! Ты просто сам так решил! К тому же я не хочу у родителей.

Но он как будто не слушал, о чем я говорю, и начал стягивать с меня трусики.

— Ты же не будешь бороться со мной? И кричать? Не поймут ведь, — Андрей поднял меня, усаживая на стиральную машину.

Когда я поцеловал ее в губы, усадив на машинку, от Маши пахло едой — огурцами и майонезом с зеленью.

— Ты увлеклась салатами, — сказал я, отстраняясь. — И благоухаешь супом харчо с гренками и еще чем-то.

— Так тебе и надо, не лезь обниматься, не успела все переварить, — менторским голосом выдала она. — Отдай трусы, мне холодно.

— Здесь же тепло, — я просунул руку под ее платье. — 451 градус по Фаренгейту, и пора отправляться на Марс.

— Родители за стенкой меня напрягают, — качнула она головой. — Что у тебя за привычка заниматься этим в неподходящих странных местах в неподходящее время?

— Следую зову сердца, — улыбнулся я. — Когда оно стучится в грудь, значит пора.

— Ясно, ты про сердце в грудной клетке или про того, кто живет этажом ниже, управляя твоей жизнью?

Я рассмеялся и поцеловал ее в шею, но тут кто-то настойчиво забарабанил в дверь.

— Маш, я в туалет хочу, — заныла ее сестра. — Что вы там застряли так долго?

— Прости, — виновато ответила Маша, взглянув на меня, — у нас ванная и туалет не раздельные. Надо выбираться отсюда, мы слишком долго торчим здесь. Мои без всякого стеснения начнут расспрашивать, почему задержались.

— Я честно отвечу, что собрался осваивать с невестой космос, но ее вредные и вездесущие родственники мешают процессу. Сговорились, ей Богу. Что твой папаша, а теперь и сестра! — я раздраженно отошел от нее и открыл кран с холодной водой.

— Чего сердишься? — Маша обняла меня сзади. — Я же предупреждала, здесь неудобно, давай дома.

— Всю ночь, — пообещал я. — Спать не дам. Благодари родню.

— Изверг, — вздохнула она. — Так будет каждый день? Я не выдержу, Андрей.

— Чепуха, — махнул я рукой. — Надо тренироваться, и все получится. У начинающих спортсменов в первые дни тренировок болит все тело, мышцы ноют, хочется все бросить. Они усилием воли заставляют себя преодолеть усталость, а потом это входит в привычку. Сама увидишь.

— Ты сравниваешь поразительно несравнимые вещи, — сказала Маша, одевая трусы.

— Скоро вы там, — еще раз пнула дверь ее сестра. Вот нетерпеливая!

— Сейчас! — крикнул я. — У меня расстройство! — добавил, посмеиваясь. — Несет так, что не остановить.

— Понятно, — пробубнили под дверью. — Не забудьте попрыскать освежителем после себя.

— Обязательно, — я заржал и вытер рукой слезы, выступившие от смеха.

— Хватит издеваться над ребенком, — Маша толкнула дверь и выскочила первой. — Иришка, заходи, уже все.

Ее сестра, стоявшая у двери в неизменных наушниках, мрачно взглянула на нас и насупилась.

— Там хоть дышать можно? — выдавила она.

— Все нормально, — ответил я. — Аромат любви витает в воздухе. Входи смелее, — я с трудом прятал улыбку.

Моей иронии и слов она не поняла, и подозрительно косясь на нас, прошмыгнула внутрь, захлопнув дверью.

— На чай не останемся. — предложил я. — Был уговор, он сорвался, так что едем домой выполнять обещание.

— Мне ведь к занятиям нужно готовиться, — заметила Маша. — Пропустила день ради тебя. Давай перенесем все на завтра, к тому же я устала и хочу спать. А еще лекции читать и готовиться к лабораторке.

— Не получится, — я взял ее за руку. — Мы поспорили, я выиграл, папа завтра выйдет на работу. Учись отвечать за свои слова.

— Ты мне это условие навязал, забыл? — недовольным тоном сказала она.

— А кто просил отца на работу пристроить? — задал я встречный вопрос. — Ладно, забудь.

Я уселся на старый диван, обивка которого совсем выцвела от времени. Обстановка в квартире оставляла желать лучшего. Местами обвисли обои в цветочек, на покосившейся тумбочке в углу пылился допотопный телевизор, занавески в желтый горошек настраивали на юмористический лад. Семья бедствовала и давно, я это понимал. Главу семейства давно надо было гнать из дома на работу. Хорошо устроился, бездельник, подумал я, наблюдая за тем, как мама раскладывает на столе чашки и пирожные. Ее лицо было уставшим и измученным.

— Татьяна Викторовна, — обратился я к ней с просьбой. — С Машей нужно прогуляться в свадебный салон. Поможете дочери выбрать платье?

— Господи, конечно! — она радостно заулыбалась. — Присаживайся, налью тебе чай.

— Сюда больше ничего не поместится — похлопал я по животу. — Все было очень вкусно, наелся. И дома много работы, нам пора ехать.

— Тогда я соберу вам в коробку печенья, потом съедите, — предложила она и тут же умчалась на кухню, чтобы набрать для нас продуктов.

Я вздохнул и вспомнил свою мать. Они обе были очень похожи повадками и выражением чувств к собственным детям. Их любовь к нам заключалась в еде. Как только у меня гостила мать, она становилась у плиты и готовила на роту солдат, без конца критикуя остатки китайской лапши в мусорном ведре и пустой холодильник.

Я вышел в прихожую и стал обуваться. Машина мама вынесла полный пакет, который настойчиво пихнула мне в руки:

— И салатов положила, — пояснила она вес и объем авоськи.

Маша задумчиво слонялась по коридору, я взял пакет и выразительно посмотрел на нее.

— Собирайся.

— Может быть, мне у родителей остаться? — виновато развела она руками. — Я устала и соскучилась по ним.

— Завтра заедешь, — подтолкнула ее к выходу Мария Ивановна. — Нечего тут делать, у вас столько дел. Вам с утра ехать в загс. Когда ты успела соскучиться-то?

— Хорошо, — обреченно вздохнула художница и полезла в свои сандалии.

Я понял, что она тяготится моим обществом, и криво улыбнулся.

— Поход в загс можно отложить, это не горит, — с тяжелым сердцем открыл дверь, и выходя бросил:

— Оставайся у них, сколько захочешь, — скользнул по ее щеке формальным поцелуем и вышел из квартиры.

Двор здесь плохо освещался, темнота сгустилась вокруг, укутывая пространство чернильным одеялом. Наверное, фонарь сломали, решил я, щурясь и пытаясь понять, куда двигаться дальше. С трудом дотопав до машины, остановился и засунул руки в карманы. Ехать домой одному не хотелось. Какая-то странная тяжесть сдавила грудь. Набрал номер Сергея, но линия была занята.

Сев за руль, покатил в центр, решив плюнуть на работу и посидеть за чашкой кофе в каком-нибудь круглосуточном кафе. Мне не хотелось видеть ни друзей, ни знакомых. Чувство одиночества и непонятости душило, словно петля, накинутая на шею. Не понимает и не слышит. У нее только ее правда жизни, ее мораль, ее принципы, а все остальное — плохо и “ненормально”. Все, что в эти принципы не вписывается, тут же отметается. И как с этим жить дальше, было неясно. Может, и не стоит торопиться со свадьбой.