Блондинки не сдаются

Блондинки не сдаются

Маша

Я стояла у центрального входа в галерею с огромным холстом в руках. Неприятно моросил мелкий дождь, делая из уложенных волос черт знает что. Забрызганная грязными каплями обувь разрушила всю мою презентабельность. Начинающим художникам без имени сложно существовать в мире искусства. Кто-то окликнул меня сзади, оторвав от грустных мыслей.

— Вот ваш пропуск, извините, — пролепетал молодой, неисполнительный сотрудник галереи, которого я ждала полчаса. Ну, наконец-то!

— Неужели так трудно было встретить меня вовремя! Я, между прочим, гость вашего мероприятия! — задыхаясь от негодования, я старалась говорить спокойно. Испорченные туфли уже ничего не спасло бы.

Я зашла внутрь, стряхивая капли дождя, осевшие на пальто. Нужно было срочно привести себя в порядок. Продавать картины в таком неприглядном виде было невозможно. Художники иногда бывают неопрятными и хаотичными личностями. Я была другой. Воспитание, навязанное родословной, требовало максимализма и педантичности.

Забежав в туалет, стала приводить себя в божеский вид. Заглянув в зеркало, увидела потерянную девушку лет девятнадцати с огромными изумрудно-зелёными глазами и пепельными белокурыми локонами, попавшими под дождевую инквизицию. Они висели некрасивыми мокрыми прядями. Зато новенький бежевый пиджак и строгая юбка в тон подчеркивали образ строгой и консервативной девушки. Тяжело вздохнув, я направилась к картинам, которые, по прогнозам моего художественного руководителя, должны были произвести фурор.

— Посмотрим, чего стоят плоды моих стараний, — пробормотала я и подошла к стенду с работами.

На выставку я привезла десять полотен. Вместе с другими молодыми художниками, работы которых заполонили галерею, пришлось терпеливо ждать своего зрителя и покупателя. Вскоре пространство наполнилось шумом, суетой, толкотней посетителей. Пришедшие люди смеялись, болтали и тыкали пальцами в картины, делясь эмоциями и демонстрируя, преимущественно, полное невежество в вопросах искусства. Глупая и суетливая атмосфера праздного любопытства всегда выводила меня из себя. Все давило и раздражало: лица людей, глазеющих на полотна в жалкой попытке проникнуть в святая святых, шум разговоров, смех и мельтешение зевак. Нервы были натянуты подобно струнам, еще секунда и они лопнут. И тут меня отвлек молодой человек, который пальцем начал ковырять холст моей картины. Он, ничуть не смущаясь, нагло скоблил ногтем засохшую краску.

— Вы что себе позволяете?! — накинулась я на посетителя, закрывая собой работу и отпихивая идиота.

Андрей

Оглядевшись по сторонам, я зевнул. Скука смертная — эта выставка. Я пришел сюда ради Тани. Красавица с карими глазами и шоколадной кожей, с которой мы вчера познакомились в магазине, любила живопись и тратила на нее деньги мужа. Поскольку мазни было больше, чем денег, которые он ей давал, она щедро стала раздавать улыбки и авансы мне. Оглядев полотна, я подумал, что оно того стоит. Куплю ей пару-тройку, а потом мы поедем благодарить меня в гостиницу.

Простояв в толпе полчаса, я начал терять терпение. Таня не пришла и не позвонила. И что-то мне подсказывало, что она не появится. С трудом сдерживая раздражение, я взглянул на часы.

Чтобы убить время, остановился у какого-то стенда с работами, похожими на бред наркомана. Всмотрелся в разводы красок. Черт возьми, о чем думал автор, ляпая на холсте эти пятна. Я поскреб одно ногтем. Вдруг сзади на меня обрушилась буря. С гневным лицом маленькая белокурая девушка, больше похожая на обиженную школьницу, откинула мою руку и оттолкнула от картины с воплями.

— Вы что себе позволяете?

Это было так неожиданно и смешно, что я даже не рассердился.

— Хочу купить вашу картину, — усмехнулся я и, вернувшись к полотну, снова потер пятно. — Вдруг краска отвалится, — я с трудом сдерживал смех.

— Не нужно так с холстом, — процедила она сквозь зубы. Глаза метали молнии. Кулачки художница сжала в праведном гневе, пытаясь быть вежливой и гневаться одновременно.

— А сколько стоит Ваша картина и как она называется? — продолжал я допрос, делая вид конченого придурка.

— Вы что, читать не умеете? — прошипела она. — В углу картины я оставляю подпись и указываю название! Перестаньте ее скрести! Вы сейчас дырку проделаете!

— Я куплю с дыркой, — рассмеялся я. — Это картина будет моей. Ага, “Сон зимней ночью”. Видимо, зимой автор писал ее в медвежьей спячке.

— Я рисовала ее летом, — она с вызовом посмотрела на меня, — и она вам не по карману.

— А вы что, в карман мой залезли и провели ревизию? Вы же продавец, а я покупатель. Цена? — я почесал нос и подошел к ней поближе.

— Пятьдесят тысяч! — воскликнула она торжествующе, прячась от меня за стендом.

— Черт возьми, с такой ценой надо и автора к холсту приложить, — не удержался я.

— Разбежался, — девушка по — детски показала мне язык.

— Я беру, — улыбнулся я, разглядывая ее разъяренное и изумленное лицо. — Но мне хотелось бы получить ее у вас в мастерской, сделать фото. У Вас редкий дар. Ясновидения и сновидения, — с иронией закончил я.

— В мастерской у меня творчество, а продажи — здесь. Хотите купить, покупайте сейчас.

— Купить хочу, но на такую сумму не рассчитывал, — я вытащил кошелек, выскреб оттуда 30 тысяч и всучил ей. Пока она растерянно смотрела на деньги, я достал смартфон.

— Адрес мастерской и телефон, — я поднял на нее глаза. — Побыстрее, у меня мало времени, картину я покупаю, аванс вы получили, остальное занесу.

Маша

Стараясь скрыть, как нервничаю, я усилием воли подавила гнев и с достоинством взяла деньги из рук неприятного типа. Очевидно, что парень был вульгарным придурком, но это, к сожалению, первый клиент. Недовольно хмыкнув и одарив его пренебрежительным взглядом, я бережно завернула картину в бумагу.

— Держите аккуратно. Иду Вам на уступки и отдаю работу сразу. Остаток можно занести домой. Не застанете лично, отец, мать, братья или сестры встретят, — торжествующе глядя на него, я продиктовала адрес. — Видеть, как клиент растерянно царапает буквы, скрывая досаду, было одно удовольствие. Что, съел? В мастерскую он собрался наведаться. Я боялась представить, куда этот придурок потащит мое детище.

— Вешать холст в сырых помещениях вроде туалета или ванной не рекомендую, — с сарказмом заметила я.

— Я в курсе, — он не скрывал ярости, и вырвав работу, пулей потопал к выходу.

Все оставшееся время до окончания экспозиции прошло спокойно. Под вечер суеты и людей поубавилось. Я продала восемь из десяти работ. Это был отличный результат. Осознавать, что живопись способна кормить, было невероятно. И это теперь не просто хобби.

Морально измотанная, но ощущая во всем теле приятную усталость, я поплелась домой.

Дверь открыл отец. Он был в ярости. Негодующее лицо обещало очередной скандал.

— Привет, пап! — выжала я улыбку, — Что случилось?

— Приходил какой-то парень. Отдал двадцать тысяч, попросил передать, что ты прелесть. На вопрос, что за деньги, ответил, ваша дочь очень старалась, и он, мол, удовлетворен. Деньги принес за работу. Какую еще, к черту, работу!? — отец взорвался, срываясь на крик. — Ты что, проституцией занялась? — он задыхался от злости, пытаясь подобрать слова.

— Что? — я выпучила глаза. — Это шутка? Как ты мог такое подумать!?

Отец, ударив кулаком по двери, ушел в гостиную и рухнул в кресло.

Я в отчаянии стиснула зубы. Придурок решил выставить меня перед родителями шлюхой. Дома не знали о моем страстном увлечении рисованием. Отец не одобрял искусство. Последние пять лет я занималась живописью самостоятельно и на свои деньги. В семье никто не интересовался, чем я живу, с кем общаюсь, чем занята в свободное время. Пройдя в комнату, я присела рядом с креслом на корточки и погладила его по коленке.

— Ты не так все понял.