Цена предательства

Еще во дворце, обсуждая план побега, мы с Ремом знали, что по Трактам нам нельзя будет передвигаться. Рем считал, что император поднимет всю армия на поиски беглецов, настаивал, что придется идти по лесам, подвергаясь риску нападения лихих бандитов.

— Западный Тракт ведет в Мирию, — убеждал меня Рем, — туда нельзя соваться, больше всего Дарко боится, что нас добудет себе Миррийский император-солнце Джамал. Он бросит на наши поиски всю Креландскую армию. Проверит за каждым деревом… — Я с сомнением смотрела на Рема, лежащего в постели.

— Ну уж прямо всю армию, — задумчиво протянула я, Рем усмехнулся печально, глядя на мои сомнения, — я конечно единственная принцесса и любимая дочь, а ты сильный маг, но все-таки…

— На северный Тракт тоже нельзя идти — это дорога в Ардор, куда меня нельзя пускать. Мира поверь мне, — Рем слегка встряхнул меня, вытянувшую в сомнении губы, посмотрел на меня, вздохнул, чмокнул в нос, — каждая тропинка в Ардор будет усиленно охраняться. Идти надо через Хмурые леса, что находятся у Андарских гор.

— Хмурые леса опасны, через них нет дороги, это чистое самоубийство…

— Для тебя чистое самоубийство вообще связаться со мной! Не вижу выхода, — в отчаянии схватил он себя за волосы, — все слишком опасно для тебя! А как мы пройдем Сорве я вообще не представляю!

Начиналось утро. Наконец закончился дождь. Разорванные сине-лиловые тучи, краснея на восходе, быстро гнались ветром. Становилось все светлее и светлее. Ясно виднелась та курчавая травка, которая заседает всегда по проселочным дорогам, еще мокрая от недавнего дождя; висячие ветви берез, тоже мокрые, качались от ветра и роняли вбок от себя светлые капли. Яснее и яснее обозначались лица других путников, следующих по Южному тракту.

Перед ними простиралось поле. Широкая мощеная дорога извивалась широкою лентою. Она то скрывалась за горизонтом, то на минуты выставлялась волнистою дугой поворота. И пропадала вновь. Как только проедем поле, свернем в лес, решила я. Становится слишком светло, да и я очень устала, в любой момент могу упасть в обморок.

Через некоторое время я повернула лошадку в право на еле видимую дорогу, которая шла в лес. Проехав еще немного, убедившись, что мы не видны с тракта, я остановилась на небольшой поляне. Пора отдыхать. Надо проверить Рема, накормить, напоить его и себя, посмотреть его раны, переодеть мокрые одежды…Мои колени подогнулись, я легла рядом с ардорцем и позволила себе расслабиться на минутку, мое тело как будто превратилось в груду сложившихся палок, обтянутых кожей. У меня не было сил шевелиться. Сейчас, одну только минутку отдыха…И я провалилась в темноту…

Пробуждение было тяжелым. Болело все! О Создатели, да что же это за пытка! Болела каждая, даже самая маленькая, часть моего тела! Даже моргать было больно. Где я? Чтобы сесть мне пришлось сначала перекатываться с бока на бок, панически ища за что бы схватиться. О моя попа! О моя спина! Я умираю! Такой боли я еще никогда за свою долгую жизнь не испытывала. Где я? Села, огляделась. А, я в повозке, вспомнила, побег. Но почему так все болит? Я ранена? Вертикальное положение скрутило мне живот, а поднять руки, чтобы потереть лицо потребовало усилий намного больше положенного. Тяжесть моего тела, наряду с ломотой, заставила меня думать о приближающейся смерти: «Может, я заболела?»

А где Рем? Эта мысль вытеснила все переживания о собственной боли.

Ардорец оказался тут же, под боком. Он, судя по мирному дыханию, спал. Мои попытки со стонами вылезти из под крыши повозки разбудили его. Кинулась к нему:

— Ты как?

— Превосходно, — сказал он, улыбнувшись, обнажая свои большие клыки. «Обманщик» — подумала я, — «глаза горят, как в лихорадке, лежит без сил». — А мы где?

— Нууу, — я пожала плечами, — не знаю, где то в лесу. Давай проверим твои повреждения, — добавила я, — а то я вчера роняла тебя много, — я вспомнила с каким трудом я запихивала его безвольное тело на повозку и сколько раз его безвольное тело выскальзывало из моих рук, вон губа разбита, на скуле налился новый синяк — моих рук дело… — Надеюсь я тебе ничего не сломала, — добавила я, боясь смотреть ему в глаза, — извини, я…

— Мира, — перебил Рем меня, я посмотрела на него, он шокировано смотрел на меня во все глаза, — ты, ты спасла меня! Ты справилась! Спасибо! Я, я… — кажется у него не было слов:

— На здоровье. Но я спасла тебя для себя. Понимаешь? Теперь я тебя буду использовать! Буду целовать тебя и любить! Мой!

Я наклонилась и поцеловала его. Подумала и поцеловала снова.

— Давай посмотрим на твои повреждения, а то вдруг ты тут притворяешься… — мне было так страшно увидеть, что ему нужна серьезная целительская помощь, что я отчаянно шутила и тараторила всякую ерунду, — надо переодеть тебя Рем, а то похож на поросенка.

Абсолютно не готовая и очень сильно нервничающая, я очень осторожно, стараясь причинять как можно меньше боли, начала обследование. Начала с ног. Попробовала снять тяжелые, мокрые сапоги. Один с трудом сняла, второй пришлось разрезать. Рем принимался часто-часто дышать, когда я дотрагивалась до особенно больного места, и лежал, закрыв глаза, пока я разматывала прилипшие к ногам, мокрые от воды и крови бинты. Сняла их, ахнула…

— Ну что ж, все просто отлично! — бодро сказала я, — скоро будешь бегать, — мое сердце громко билось, где же найти целителя. Наверное я что-то неосторожно тронула, Рем вдруг особо сильно дернулся…

— Извини, — пробормотала я. — Кровь идет, но ведь она скоро остановится… — Что же делать! В моем распоряжении не было лекарств, не было у меня и соответствующего опыта.

— Маленькая врунишка, — сказал он, — я знаю, что ничего хорошего ты там не увидела. Тебе придется прижечь ноги снова. Кровь не остановить, может случиться заражение. Если я потеряю сознание — прижги огнем и потом присыпь пеплом. В бинты потом не кутай. Надо развести костер. Если ты будешь извиняться каждый раз, как причинишь мне боль, то дело затянется на всю ночь, а ведь и так прошло немало времени.

Я шокировано замотала головой:

— Рем, нет, я не буду пытать тебя, нет я не…

— Я ведь знаю, что ты не хочешь, чтобы я страдал, но выбора у нас нет, и вполне достаточно, если страдать будет один, а не оба. Делай что нужно, а я в случае чего и покричать могу.

Ну что ж надо так надо. Повздыхала. Поохала, держась то за попу, то за спину переоделась в сухое. Надо торопиться, ноги Рема совсем плохи, кровь не останавливается, стопы посинели и опухли. С трудом приподняв его, надела на ардорца сухую рубашку, его тело покрывало множество ушибов и порезов, но он игнорировал их, как совершенно незначительные, потом осмотрю повреждения на ребрах и плечах. Дала пить.

Собрала хворост, с трудом развела костер, мокрые ветки долго не хотели загораться. Но вот, я справилась наконец и около повозки заплясал веселый огонь. Положила нож в огонь, его кончик накалился докрасна. Ох, я не готова к этому…

— Давай, храбрая моя девочка, не бойся, — он взял кожанную перчатку в зубы, сжал их крепко, сосредоточенно глядя мне в глаза, кивнул.

Я приложила раскаленный клинок к его стопе…

Работа была долгая, тяжкая и выматывающая душу… Запах горелого мяса сводил с ума. Я снова и снова возвращалась к костру, накаляла нож и пытала своего мужчину. Я рыдала, рукавом вытирая сопли, да, я истиная дочь своего отца! Рем не закричал, когда я начала вводить красным, раскаленным ножом по открытой ране на его правой стопе. Я прервала было работу, — «я не смогу!» — но он тотчас проговорил со спокойной непреложностью: «Продолжай, милая! Это надо сделать». И я продолжила. Я вспомнила снова, как Рем говорил мне, что может вытерпеть свою боль, но у него не хватит сил терпеть мою. Он был прав: это требовало очень много сил, и я надеялась, что нам обоим их хватит.

Рем отвернулся от меня, но я видела, что челюсти его ходят ходуном — так сильно он сжимал зубами перчатку. Я сама стиснула зубы — и прижигала, прижигала; нас обоих трясло.