Страница 48 из 106
— Ммм, — ну хоть бы взглянул на меня!
— Поговори со мной;
Тот со вздохом отложил книгу, выжидательно смотрит на меня, мол, говори;
— Расскажи мне что-нибудь, прекрати быть таким мрачным постоянно, — очень хотелось топнуть ножкой:
Он улыбнулся, но эта грустная улыбка не затронула его глаз:
— Да, моя госпожа, буду веселиться, когда начинать?
— Зануда, — буркнула я, — сейчас и начинай. — Вздохнула:
— Ты не любишь говорить о себе, не правда ли?
— Я даже думать не люблю о себе. — Опять потянулся за книгой;
— Рем, а Рем, — спросила я быстро, чтобы опередить его, — а хвост у тебя есть?
В ответ ошарашенный взгляд огромных фиолетовых глаз.
— Чего?
— Ну вы же это, звери, а вы, когда превращаетесь, это…, - все тише и тише говорила я эти общеизвестные истины, глядя в его все больше и больше округлявшиеся глаза, — ну и хвост у вас ммм там появляется…растет…
Он помолчал чуть-чуть, покачал головой:
— А ну да, звери… — грустно усмехнулся, — ну конечно есть хвост, длинный, безволосый такой, как крысиный, я в момент ярости перерубаю им врагов напополам…
Я в шоке уставилась на него, даже рот открыла: — Как?
— Да вот так, — он рубанул рукой по воздуху, — хрясь и нет врага…а потом снова хрясь…
Ах вот как он, издевается. Поджала губы:
— Рем, на следующей неделе мы идем на большой имперский бал! Говорят, что этот бал будет очень хорош. Все красивые женщины общества будут там.
В ответ опять ошарашенный взгляд. Вот как я его, победоносно улыбнулась, получил!
— А я то зачем, я пленник, раб, я здесь посижу, веселись госпожа…
— Ну уж нет, — я возмутилась, — ты ж мой раб и должен меня защищать, быть рядом со мной. У тебя же такой хвост. А вдруг меня кто обидит. А ты хрясь хвостом, хрясь опять…
— Не пойду
— Пойдешь
— И не подумаю, я не клоун, а пленник, военный, уважай.
— Ну пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, — я умоляюще сложила руки, — ну не могу я тебя одного здесь оставить, отец сказал, что я всегда должна быть рядом пока ты еще не окреп. Ну не могу я пропустить этот бал, Рем. А потом там будет мой Эжери, я его так люблю. Он тоже меня любит. Он просто обязательно должен меня любить, иначе я пропала…
— Пропала госпожа? Как легко ты это говоришь. — он вздохнул, вздрогнул, — Кто действительно пропал, тот молчит…
Он тяжело вздохнул опять, посмотрел на меня убийственным взглядом.
Приготовление к балу полностью захватило меня. Ткани, портные, волосы. Не забыла я и о костюме для своего раба.
— Мне эти штаны совсем не нравятся, я их не одену, — мрачно сообщает мне Рем.
Я взглянула поверх груды своих платьев. Высоченный Рем стоял в гостиной, держа в руках обтягивающие снежно-белые штаны с «ты-должно-быть-совсем-издеваешься» выражением на физиономии.
— Они тебе что, жмут или малы? — спросила я.
— Не в этом дело. В этом ходят только клоуны. Нет, не одену.
— Они не для сражения, а для красоты. Это один из самых популярных фасонов во всем мире! Ну давай, Рем, не будь маленьким!
— Нет.
Скандалист, истерик, вздыхаю, Слуга приносит ему простые черные брюки и шелковую черную рубашку. Через несколько минут:
— Красить губы не буду и уберите от меня эту пудру;
Нет, ну до чего примитивное создание! Я злюсь,
— Да что ж такое, я же хочу, чтобы ты лучше выглядел! Я ведь для тебя, олуха, стараюсь!
— Нет.
— Прикажу…
— Бал тебе испорчу, буду ходить за тобой, тупо улыбаться и слюну пускать!
— Истерик, ну и ходи страшным!
Рем пылает гневом. Я сижу в ворохе шелка и смотрю на него. Гибкое и худощавое сложение, четкие линии скул, словно резцом очерченное лицо, ровные густые брови, широко расставленные удлиненные глаза, седые волосы…Настроен решительно, не сдастся…
Я горестно вздохнула, — одевайся, глупец…
Одежда соскользнула с его плеч. Рем повернулся ко мне спиной, чтобы достать свою шелковую рубашку, валявшуюся на его кровати…Я посмотрела на него и громко охнула… Я воочию убедилась, что ему причиняли колоссальную, невероятную боль. Всю спину сплошь покрывали пересекающиеся побелевшие рубцы. Его жестоко пороли и не один раз и не два… Рубцы пересекались, виднелись неправильной формы пятна и углубления, как будто здесь был вырван большой кусок мяса и здесь, и здесь…На его спине не было ни одного дюйма ровной кожи, сколько же их, рубцов, сколько же было ударов, сотни…тысячи…
У меня затряслись губы. Наверное мое дыхание выдало мое волнение, потому что Рем резко недоуменно обернулся и перехватил мой остановившийся взгляд:
— Кто? — я с трудом выговорила онемевшими вдруг губами;
— Его императорское величество, кто же еще…
Рем
Ох, бал. Ну не мог я ей отказать, не мог!
— Ну пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, Рем… — это было то же лицо Миры, которое я видел прежде, но теперь оно было совершенно иначе освещено. Трогательное выражение печали, мольбы и надежды было на нем. Ну конечно я согласился.
И теперь ненавидел это решение каждую минуту. Ну не хватало мне страданий. Белые обтягивающие ретузики, которые они здесь называют брюками, покрытые возбуждающими, мерцающими блестками! Я был в ярости — краски и белила, она совсем с ума сошла! Я и вправду сейчас начну хвост и клыки отращивать..!
Это крохотное хрупкое существо, моя госпожа, производило впечатление прекрасного ребенка, нарядившегося для этого бала, противного маскарада. Она была в белом платье с розовым поясом и в белых лайковых перчатках, немного не доходивших до худых, острых локтей, и в белых атласных башмачках. Я любовался ею — хрупкая, узкобедрая и такая белокожая, словно ее золотисто-рыжие волосы впитали в себя все краски, отпущенные ей природой, она искрила неутомимой энергией и искренней радостью. Ее глаза приковывали к себе взгляд — чуть раскосые, зеленые, прозрачные, в оправе темных ресниц. На белом, как лепесток магнолии, лбу две безукоризненные четкие линии бровей стремительно взлетали косо вверх — от переносицы к вискам. Она была прекрасна.
Мира взмахнула руками и закружилась, ее белое платье развивалось шелковым воздушным облаком за ней.
— Ах, как все прекрасно, — она счастливо засмеялась, — это самый счастливый день в моей жизни!
Она подбежала ко мне, — ну Рем, ну что ты такой грустный, но хоть сейчас улыбнись!
— Ты мне напоминаешь одну девушку, она тоже очень любила танцевать…
— Да, а как ее звали, ты ее любишь?
— Ее звали Маришка…
Бал только что начался, когда Мира со мной, следующим за ней сзади, вошла на большую, уставленную цветами и лакеями в белой пудре и красных кафтанах, залитую светом лестницу императорского дворца. Из зала несся стоявший в нем равномерный, как в улье, шорох движенья, через некоторое время послышались звуки оркестра, начавшего первый вальс. Неожиданно для всех и для меня, Мира схватила меня за руку,
— Ты ведь станцуешь со мной, Рем, — потом нахмурилась, — а ты вообще умеешь танцевать?
Я грустно усмехнулся, — ну мы же звери и не такие благородные и…
— Хватит поясничать, умеешь?
— Вот этот танец, — продолжал звучать вальс, — умею госпожа моя.
Напомаженный юнец, обтянутый в белые ретузики, изливавший от себя запах ужасных духов, поклонился принцессе и, пробежав мимо, вернулся, приглашая Миру на кадриль. Она, счастливая, сообщила с гордостью, что первая кадриль была уж отдана какому-то Войеру и что она счастлива была отдать этому юноше вторую. Военный в красно-белой креландской форме, застегивая перчатку и поглаживая усы, пригласил розовую от счастья Миру на очередной танец. Оставив меня любоваться на веселящихся креландцев, моя госпожа унеслась в центр зала, обнимая очередного партнера. «Мда, вечер будет долгим».
Через некоторое время я танцевал с нею обещанный вальс, и, к своему собственному удивлению почувствовал, что был бесконечно счастлив, счастье мое все росло и росло. Я был наполнен чистым, ярким бурлящим чувством счастья. Я не сразу понял, что это чувства моей госпожи, которые я так отчетливо чувствую благодаря ошейнику. Я попробовал рассердиться,