Лёшенька

– Может поживёшь у нас ещё, братец Константин?

– Пахать надо, земля ждать не будет, сестрица Вера.

– Оставь хотя бы Лёшеньку…

У Константина опустились руки.

– Вера, да ведь говорили уже. Я решил: Лёшка будет жить со мной.

– А коли женишься? Ты молодой, не будешь век один куковать.

– И не думаю об этом. А ежели моей жене Лёшка придётся не по нраву, то такая мне не нужна.

Мать всплакнула, провожая Лёшеньку, и взяла слово с Константина немедля известить её, если Лёшенька или сам братец заболеют, не дай бог, если помощь понадобится. Константин обещал.

***

Всё складывалось хорошо. Константин вспахал и засеял рожью свои полторы души земли, спасибо соседу – выручил лошадью. Научился варить щи, кашу и другую нехитрую еду. Хлеб никак не удавался ему – это оказалось целой премудростью, не мужицкое дело с квашнёй возиться.

За небольшую плату хлеб печь вызвалась соседка Матрёна, а дочка её, Феня, приносила утром пышный румяный каравай, завернутый в чистое полотенце.

Стала замечать соседка, что Феня всё самое лучшее надевает, когда хлеб несёт. «Кобеднишные» полусапожки, кофточку новую, один раз на Пасху надёванную, у зеркала крутится.

«Невестится девка, – думает баба, перед вдовцом колченогим прихорашивается. Ну уж нет, не для него ягодку растила!»

Матрёна невольно хмурится. Бабка Клава, у которой не язык, а жало змеиное, шепнула, что Феня с Константином в лес вдвоём уходят. Врёт, поди, но следить надо…

– Феня, курей покорми и яйца собери, хлеб я сама отнесу.

– Маменька, да я уже собралась…

– Сказано – иди к курям!

Феня насупилась, нехотя надела старую рубашку и сарафан и вышла из избы.

Ой, неспроста тревожится Матрёна. Девка – просто загляденье выросла: личиком пригожая, рослая, статная, коса золотистая в руку толщиной.

Как было Константину не залюбоваться на такую красавицу?

Каждый день ходит Феня, хлеб приносит. Во всё лучшее одевается, будто на праздник какой собралась.

Константин с ней ласково разговаривает, Феня краснеет и ещё пригожее делается.

– Спасибо за хлеб, Аграфена Ивановна. Может, чайку с нами?

Феня соглашается на чай, присаживается на краешек лавки. Она пьёт чай, стесняясь, и не знает куда девать глаза.

– Грибов нынче много… – говорит Константин. – Люблю грибки! Завтра надо будет наведаться в лесок. Хотите со мной по грибы, Аграфена Ивановна?

Фенечка вспыхивает, как маков цвет. Грибов ещё нету, если только сморчки какие попадутся. Ну а что? Сморчки – тоже вкусные грибы, ежели их в сметане…

Феня кивает, бросая быстрый сияющий взгляд на Константина. Сердечко у неё так и трепещет.

На другой день Фенечка говорит матери, что идёт с подружками погулять, а сама уходит в лес с Константином. Возвращается она с припухшими губами и словно бы опьяневшая…

***

После сенокоса мать решила проведать зятя и Лёшеньку. Сговорилась с Антипом, чтобы подбросил до развилки, тот не отказал. Наскоро пили чай, разговаривая шёпотом, чтобы не разбудить Яшку. Полинка ещё с вечера взяла с матери обещание взять её с собой. Она соскучилась по братику, и теперь чинно сидела на скамье, наряженная в розовое ситцевое платье, с лентой в русой косе, боясь испачкать и измять свой наряд. Осторожно трогала мочки ушей, в которых красовались мамкины бирюзовые серёжки.

– Жозефина! – обрадовалась Полинка, увидев рыжую лошадь у ворот. – Мама, идём скореича, дядя Антип приехал.

Она первая выскочила на крыльцо и побежала угощать свою любимицу припрятанным кусочком сахара.

Мать подхватила корзину с ржаными пирожками и кринкой сметаны, вышла, тихо притворив дверь.

От развилки до деревни с версту ходу. Полинке идти весело, она собирает цветы по обочинам, ловит струящихся возле самого лица бабочек.

– Мам, а ты знаешь куда идти? – беспокоится она.

– Конечно, я же здесь, в Андреевке, выросла. Ребятами мы куда только не забредали… Вот уже и околица. То-то братец Константин обрадуется нам!

***

На чистом сосновом столе кипел самовар. Лежала горкой варёная картошка, ломти хлеба, да перья зелёного лука.

– Тятя, ещё две чашки поставь. К нам идут мама Вера и Поля.

– С чего ты взял?

– Чувствую. Вот здесь чувствую, – ответил Лёша и приложил ладонь к груди.

Константин нахмурился. Где-то в потайных уголках души он ревновал сына к свояченице. Ему было стыдно самой мысли, даже самому себе не хотел признаваться в этом.

– Сестрица Вера тебе тётя. А мама – Софья. Или ты уже забыл мамку?

– Мне мама Соня сказала, что у меня всегда будут две мамы. И маму я не забыл, это ты её больше не вспоминаешь!

Мальчик отвернулся, стал колупать картошку, макал рассыпчатую мякоть в соль и отправлял в рот.

Ошарашенный Константин уже набрал в грудь побольше воздуха, чтобы отчитать Лёшку как следует, но передумал, потому что в этот момент на крыльце послышался топот ног и голоса.

– Мама Вера!

Мать с порога перекрестилась на икону.

– Здравствуй, братец Константин, здравствуй, Лёшенька!

Через мгновенье Лёша уже висел на шее матери, та обнимала мальчика, смеялась и плакала сразу.

– Я знал, что ты придёшь, ещё вчера знал!

– Таки знал? Ну и хорошо! Как же ты вырос, тятьку догоняешь! Как вы, живы-здоровы? Ну и слава богу!

Пили чай с пирожками с луком и яйцами, рассказывая новости. Мамка получила от отца письмо, слава тебе, Царица Небесная. Константин будет работать в кузне, после того как отмолотится. Нога? Меньше болит, только к дождю ноет.

Лёша доедал пятый пирожок, макая его в сметану; пил чай, экономно откусывая от кусочка сахара. У матери сжалось сердце: голодный ходит, небось.

Дети насытились и побежали во двор кормить кур, да смотреть кошку в чулане, которая намедни принесла пятерых котяток: трёх белых и двух пятнистых.

Котята спали возле матери-кошки, она почти не отходила от них.

– Я ей сюда приношу молоко, – сказал Лёша.

– Какие маленькие, хорошенькие! – умилилась Полинка. – Как ты их назвал?

– Зайчатами. Раз кошка – Зайка, то котята – Зайчата!

В окне мелькнул пёстрый сарафан, зашуршало и затопало в сенях.

– Феня хлеб несёт, – ответил на немой вопрос матери Константин.

Феня вошла без стука, прижимая к груди каравай в полотенце. Смутилась, увидев чужих, и хотела сразу уйти, но её приветливо пригласили к столу.

Феня робко присела на лавку, приняла у Константина чашку с палящим чаем. Пила пустой чай, делая вид, что очень заинтересована вышивкой на занавесках.

– Фенечка, сахар возьми и пирожок, удались мне пирожки нынче, – ласково потчевала мать.

Стесняясь, Феня надкусила пирожок. Мать украдкой наблюдала за ней. Хороша девка, что говорить. Золотистая коса через плечо, веснушки на милом лице. Широкий сарафан не скрывал пополневшей фигуры. Тяжёлая – определила мать.

– Что же ты, Феня, Яшку моего не дождалась? Я-то думала невеста наша растёт, а наперёд замуж выскочила. Когда же успела?

– Что вы, тётенька Вера. Мама говорит, что рано, – мучительно краснея ответила Феня. – Пойду я, мамка заждалась.

Константин сидел, будто аршин проглотил, потом выговорил:

– С чего ты взяла, что Феня замуж вышла, сестрица Вера?

– Да ни с чего, просто подумалось, – выкрутилась мать.

– Да она завсегда в теле была, – облегчённо выдохнул Константин.

Мать промолчала. Что-то вертишься ты как уж на сковородке, братец Константин. Неспроста это, ой неспроста…

***

По молодости Феня не сразу поняла, что затяжелела, а потом испугалась страшно, и не осмелилась сказать ни матери, ни своему возлюбленному. Как ни таилась она, нося широкие сарафаны и подвязывая живот полотенцем, мать всё же заметила.