Лёшенька

1

Мать с отцом сидели за столом при свете керосинки. Было очень тихо, только слышно было шуршание тараканов возле рукомойника. Полинка спала, завернувшись с куклой в лоскутное одеяло. А Яшка затаился на печи, изо всей мочи вслушиваясь в разговор.

– Не дело ты выдумала, мать, – голос у отца глухой и сердитый, – жить как будем? Муки в ларе только до весны хватит.

– Что будет, то и подам нас тол. Где двое, там и третьему ложка супу найдётся, – упрямо ответила мать, и Яшка представил, как у неё сжались губы. Если она что-то решила – нипочём не переубедишь.

Второй год шла война, досыта не ели уже давно. Мамка добавляла в квашню мятую картошку, чтобы меньше уходило муки, суп да щи были совсем жидкими, без капелек жира.

– Да было бы что подать! – откашлялся отец. – В городе приют есть. Должны взять сиротку: отец на войне сгинул, мать померла.

– Я не могу… Я сестрице Софье обещалась не бросать Лёшеньку: родная кровь же… Господи, да ты бы видел его, мальчонка чудесный, как ангелок!

– Своих ангелков двое, – проворчал отец.

Помолчал, свернул и закурил самокрутку, потом сказал:

– Ладно… возьмём, а там видно будет… У соседки, говоришь, он?

– У соседки, – обрадовалась мать. – Я лошадь у Ульяна попрошу, вещи надо перевезти.

***

На другой день мать с отцом уехали в Андреевку, оставив старшего Яшку присматривать за сестрёнкой.

Полинка сидела возле замёрзшего окошка, рисовала пальчиком узоры на стекле и напевала какую-то песенку без слов.

– А какой он, этот братик? – обернулась она.

– Весной тётя Софья с ним приходила, помнишь?

– А, помню. Он маленький, он драться не будет, – успокоилась Полинка, – я ему свою куклу дам поиграть.

– Вот дурища! Нужна ему твоя кукла! Я ему ножик подарю и кинжал деревянный, который мы с Ванькой вырезали. Ты посиди тут, эге? А я на минуточку к Ванятке сбегаю. Никуда не уходи, а то меня мамка прибьёт.

– Эге, посижу… А сахарцу дашь?

– Останный кусочек! – возмутился Яшка, напяливая тулупчик. – Ладно, обжора, дам сахарцу…

***

Стало смеркаться. Полинка грызла сахар, устроившись на окне.

– Не едут. Мамка сказала, чтобы мы не ждали, чтобы ужинали и спать ложились, а то вдруг они в Андреевке заночуют, – вздохнул Яшка.

Вынул из суднавки ржаной хлеб, разлил по тарелкам щи, достал из ящика обкусанные деревянные ложки.

Послышался скрип полозьев, стук калитки и приглушённые голоса.

– Приехали, приехали! – запищала Полинка.

Впустив с собой холод, в избу зашли мать с отцом.

– Приехали, Лёшенька, – сказала мать, опуская на лавку завернутого в тулуп ребёнка.

Мальчик глубоко вздохнул, просыпаясь, и открыл глаза.

– Мама… – позвал он.

– Я теперь твоя мама, Лёшенька, – сказала мать, утирая глаза. – А это твои братик и сестричка, помнишь их?

– Помню… А где Зайка?

– Тут твоя Зайка… Пригрелась у меня за пазухой, не шебаршилась даже, – усмехнулся отец, расстёгивая тулуп, – получай своё сокровище!

Пушистая белая кошка очутилась на полу, потянулась, фыркнула и принялась обнюхивать углы.

– Пришлось взять: без кошки и ехать не хотел. Ничего, ей тут работа найдётся, мышей нынче много, – улыбнулась мать. – Давайте ужинать и спать, уморились за день…

Яшка проснулся от вкусного сытного запаха сочней с творогом. Он свесил лохматую голову с печки, протирая сонные глаза. На большом блюде красовались аппетитные румяные сочни, в кринке белело молоко, сметану тоже мамка не забыла. Царский завтрак!

Дети уписывали сочни, мать пригладила Лёшеньке светлые кудри.

– Как с иконы личико, Матерь Божья…

Лёшенька поднял от чашки глаза. Что-то трогательное и одухотворённое было в его чистом лице, умных светло-карих глазёнках, скорбно сложенных губах.

– Кушай, кушай, это я так… Сестрице Софьюшке спасибо, мучицу всю велела забрать. Ещё сказывала три мешка ржи забрать – не нашла!

– Бабка Клава унесла, – взглянул на мать Лёша.

– Как унесла? А ты видел, Лёшенька?

– Нет, не видел, мне мама сказала, – он отломил кусочек сочня и положил на край стола.

Мать с батей переглянулись. Полинка открыла, было, рот, но Яшка пнул её ногой под столом, и сестрёнка смолчала.

– Когда она сказала? – осторожно спросила мать.

– Сейчас.

– Матерь Божья! Как же она могла сказать, Лёшенька? Софьюшка на небе, Царствие ей Небесное.

– Мама сказала, что не оставит меня, что всегда будет рядом. И чтобы маму Веру я любил и слушался. И что рожь бабка Клава унесла ночью… Мама, можно Зайке молочка?

– Как рука поднялась у сироты кусок хлеба отнять? – сплюнул отец.

– Что теперича говорить? Не помрём… Яша, в школу опоздаешь – учитель заругает.

– Не заругает, он добрый! Не опоздаю! – откликнулся Яшка, но тем не менее стал торопливо надевать школьную рубашку.

***

Хлеб в ларе быстро заканчивался. За обедом хлебали мучную болтушку, отец с матерью отрезали себе почти прозрачные ломти ржаного хлеба, оставляя куски потолще детям. Отец хмурился и двигал бровями, что было у него признаком глубокой задумчивости. Хорошо, что картошки было пока много.

Яшка, собиравший в лукошко куриные яйца, чесал затылок: «Куриц полный двор, ступить не дают, обжоры, а яичка варёного не выпросишь».

Мамки и правда берегли яйца, расплачиваясь ими с пастухом, горшелем, обменивали на муку или продавали лавочнику. Выручала корова, без неё хоть околевай.

Мать чистила у печи картошку, как вдруг заприметила, что Лёшенька, кряхтя, надевает валенки и шубейку.

– Лёшенька, ты куда? – заволновалась она.

– Надо-тка. Мама Соня велела.

– Господи! Полинка, дочка, скорее беги за ним, не пускай одного… мал ещё!

Полинку два раза просить не надо – мигом оделась и выскочила за братиком.

– Лёшка, постой! Мамка не велела одному ходить! Да погоди, дай платок завязать!

– Мама Соня сказала, что надо торопиться, – серьёзно ответил мальчик.

– Да куда ты идёшь-то?

– На дорогу. Мама сказала идти и ждать.

Они пошли вместе, Полинка вслух недоумевала что им делать на этой дороге: троек с богатыми седоками давно нет, разве что нищие, мастеровые с котомками, да солдаты раненые ходят. Но едва договорила, как послышался скрип полозьев, на дороге показалась заиндевевшая лошадь, запряжённая в сани. Сани поравнялись с детьми; незнакомый мужик равнодушно скользнул взглядом и уткнул нос в воротник. Вдруг какой-то куль выпал из саней, полозья поддели его, и кулёк покатился в заснеженную канаву.

На белом покрове темнела пробоина, дети прыгнули в канаву, провалились в рыхлый снег по пояс. Голыми стылыми руками нащупали пакет, с трудом вытащили его на дорогу.

Кулёк надорвался, содержимое немного рассыпалось.

– Это овсяная мука, – сказала Полинка, лизнув ладонь, – да тяжёлая – фунтов пять, поди, или десять…

– Может остановим того дяденьку?

– Эва! Он далеко уже, не видать. Пойдём домой, а то мамка волнуется!

Вечером они угощались сытным горячим овсяным киселём, который мамка заварила кипятком из самовара. Кисель сдобрили коровьим маслом, посолили и ели ложками, десятый раз рассказывая, как кулёк с мукой им с воза свалился.

Мать ахала, поминала Царицу Небесную и сестрицу Софьюшку. У сытых детей стали слипаться глаза, они запросились спать. Яшка с Полиной легли на печке, Лёшеньку уложили на кровати за тёсовой перегородкой.

Мать ещё сходила к корове, развела квашню на завтра, затеплила лампадку перед образами. Вдруг замерла, услышав шорохи и голоса за перегородкой.

– Лёшенька, не спишь? Водицы принести? – заглянула в спальню и обомлела.

На кровати сидела сестра Софья в голубом подвенечном платье, в котором была похоронена. Красивая, будто светящаяся, она гладила Лёшеньку по голове, целовала и тётёшкала, как младенца. А кошка Зайка, недотрога такая, топталась рядом, тёрлась о ноги и урчала.

– Спасибо за Лёшеньку, сестрица Верочка, – проговорила Софья, – лучшей матери и не сыщешь. Сердце моё спокойно.