Лёшенька

– Негусто у вас, – озадаченно сказал солдат появившемуся хозяину, оглядывая прилавок.

– Да, – развел руками хозяин, – хоть околевай.

– Гостинца сродственникам купить хотел…Три года сына не видел.

– Вона как! Три года, говоришь… Да погоди, найду для тебя кой-чего.

Он открыл боковую дверь и зашуршал кульками.

– Привезли вчерась крупы и сахару чуток, мука картофельная есть…

– Давай всё, – обрадовался солдат.

Через несколько минут он шёл по шоссе, немного подволакивая ногу и сторонясь проезжающих саней.

– Никак Сапожниковых зять? – вдруг послышался голос.

Солдат поднял голову. Сани с рыжей лошадью остановились, а бородатый возница внимательно всматривался в его худое бледное лицо.

– Он самый.

– А я смотрю: лицо как будто знакомое. Садись, доведу по-суседски. Я Антип, сусед ихний. А тебя как нарекли, а то запамятовал?

– Константин. Спасибо, а то нога разболелась. – Солдат с облегчением сел в сани, сняв котомку.

– Но, Жозефина, пошла, родимая!

– Жозефина, – усмехнулся солдат – Кто же её так назвал?

– А что? Хорошее имя, – отозвался Антип. – У нас и Наполеон есть, дочка хозяйская назвала… Ты на побывку али как?

– Насовсем. После ранения чуть богу душу не отдал.

– Это хорошо, что насовсем… Скорее бы войне конец, без мужика в деревне худо, кого убило, кого покалечило. Баба как лошадь всё на себе везёт, сама в оглоблю впрягается. Лошадей с каждого двора, почесть, забрали. У Михаила-то хотели племенного жеребца забрать, уговорил взять кобылу вместо жеребца.

– Моих сродственников давно видели? – переменил тему Константин.

– Вчерась видал, мы же суседи. Мальчонка твой здоров, вымахал – не узнать.

– Я его махоньким совсем оставил… Вдруг не признает меня?

– Что ты! Признает, конечно, не сумлевайся!

Антип, немного подумав, порылся в мешке и вынул красную жестяную банку:

– Ну, стало быть, тебе нужнее. Держи, сыну отдашь, вроде как от тебя.

Банка была большая, ярко-красная, с золотыми буквами на глянцевом боку.

– «Монпансье из фруктовых и ягодных соков… Абрикосов и сыновья» … – прочёл Константин. – Спасибо, дядя Антип.

– На здоровье. Признает, куда денется-то? Родная кровь… Давай, Жозефинушка, давай, голубушка, чуток осталось!

***

Полинка выпросила у матери красные лоскутки и шила почти всамделишные сапоги для кошки, как в книге сказок, которую Яшка принёс из школы.

– Четыре сапога надо, – настаивал Лёша, – Зайка не сможет на двух ногах ходить.

– А на картинке два! – возражала Полина, указывая на хитрого кота в сапогах со шпорами. – Лоскутков все равно только на два сапожка хватит.

Лёша вдруг замер, прислушиваясь к чему-то, потом сказал, будто выдохнул:

– Тятя едет…

– Он на Крещение приедет, до Крещения эвон сколько! Мама! – повернула она голову к матери. – Лёша говорит, что дядя Костя едет!

– Нет, дочка, рано ещё братцу Константину, он писал в письме, что в госпитале лежит, ногу лечит. С чего ты взял, баловник? – улыбнулась Лёше мать, продолжая месить ржаное тесто.

– Ему мама сказала, – встряла Полина.

– Я и сам знаю, что тятя едет, он на лошади едет. Лошадь рыжая с белым пятном на лбу. И дядя Антип с ним… тот, с бородой который.

– Ну что ты, он на поезде должен… Царица Небесная, неужто и правда сегодня приедет? Поля, сходи-ка в курятник, собери яйца, коли есть, яишню сделаю. Совсем зимой не несутся, анафемы…

Мать ставила хлебы в печь, когда за окном послышался стук калитки, скрипнула дверь, впустив морозное облако.

В подоткнутой юбке, простоволосая, мать оторвалась от печи, ахнула, узнав гостя. Солдат стоял в дверном проёме, будто в раме.

– Братец Константин… приехал…

Притупившаяся немного боль ударила с новой силой, подкатила комом к горлу, слёзы тут же потекли прозрачными бусинками.

– Не уберегли мы Софьюшку, голубку нашу, корю себя за это… Как простудилась, так слегла и не встала больше… Мальчонка сиротой остался…

– Что ты, сестрица Вера, не кори себя. Я должен руки тебе целовать, что Лёшку не бросила.

Константин подошёл, подволакивая ногу, и неловко обнял и не выдержал, заплакал на её плече, вздрагивая и не утирая слез, не замечая трёх пар любопытных глаз, таращившихся на него из соседней комнатушки. Маленькая Лёшина фигурка оторвалась от дверного косяка, он робко прильнул к отцовской ноге.

– Тебе маму жалко? – спросил мальчик. – Не плачь, у неё больше ничего не болит.

– Лёшенька, ты знаешь кто я?

– Тятя, – прошептал мальчик.

– Ну вот и хорошо, слава тебе, Царица Небесная, – перекрестилась мать, улыбаясь сквозь слёзы. – Признал…

Лёша получил в подарок трофейный нож с костяной ручкой и двумя лезвиями, и ту самую красную банку монпансье. Не дыша открыл жестяную крышку, в избе сразу запахло рябиной, вишней, яблоками и ещё чем-то незнакомым, но очень приятным. Круглые разноцветные леденцы доверху заполняли банку, к внутреннему боку был прижат бумажный пакетик с яркой пасхальной открыткой внутри. На картинке была румянистая весёлая девочка в жёлтом платье, с корзинкой куриных яиц в руке, и надписью: «Христос Воскресе!» Открытку Лёша подарил Полине.

Обедали крупяной похлёбкой, и пышной редкостной яишней на молоке. Неторопливо пили чай из самовара с конфетами монпансье, катая во рту кисло-сладкие камешки.

Лёша украдкой рассматривал отца, открыто смотреть было почему-то стыдно. У него были добрые глаза и жесткие короткие волосы, торчащие как ежовая шубка, и Лёше хотелось потрогать: не колючие ли они?

***

На другое утро Константин был невесел, думал о чём-то своём, несколько раз порезался бритвой, когда брился перед маленьким зеркалом.

– Что-то ты смурной, братец Константин. Али спалось плохо? – спросила за чаем мать.

– Я совсем не спал.

– Надо тебе мяты заварить, мята завсегда сон нагоняет.

Константин промолчал.

– К нему мама приходила, – тихо сказал Лёша.

– Господи, помилуй! Лёшенька, ты иди с Полинкой поиграй, она книжку интересную покажет…Что же ты молчишь, братец Константин, расскажи, что Софьюшка хотела?

– Испужался я сначала, как Софью увидел. Она просила Лексея у тебя оставить, коли жениться захочу.

– Ты молодой, живое о живом думает, – отозвалась мать.

– Ни о чём таком я не думаю. Будем вдвоём с Лёшкой жить. Потеплеет чуть – пойду дом в порядок приводить, пахать и сеять надо-тка. Чужой хлеб я есть не привык, – сказал как отрезал.

Мать пробовала возразить, что мужик ни хлеба испечь, ни щей сварить не сможет. И постирать, и прибрать, и корову подоить надо.

– Ты научишь, сестрица Вера. С голоду не помрём. Так ведь, Лёшка? – подмигнул показавшемуся в дверях сыну.

– Так…

4

Как только сошёл снег, Константин засобирался домой. Он загодя съездил с соседом в свою деревню, с бьющимся сердцем открыл дверь дома, в котором не был три года.

Закрытые ставни не пропускали свет, в горнице было холодно и сыро. Тонкий луч света, пробивающийся из щели, осветил фотографию на стене. Юная Софья в голубом подвенечном платье, и молодой безусый Костя в костюме с жилеткой.

Константин снял фотографию, отер пыль рукавом, поцеловал холодное стекло:

– Будем дальше жить, Софья. Я и Лёшка…

Он открыл ставни – в окна ворвался солнечный свет. Сразу стали видны грязь и тенета в углах. Константин принёс дрова из поленницы, затопил печь. Дрова затрещали, оранжевые языки пламени жадно набросились на поленья, будто голодные. Константин нагрел воды и целый день мыл, чистил, скрёб… Застелил чистым бельём постели, разостлал домотканые дорожки по полу.

– Ну вот… Теперь всё, как при Софьюшке было.

***

Мать тревожно следила как Константин запихивает свои и Лёшкины вещи в мешок, потом не выдержала: