Лёшенька

Феня сидела на лавке с каким-то рукоделием, вдруг замерла, прислушиваясь к себе. Тихая улыбка засветилась на её лице, девушка не замечала, как мать сверлит её взглядом.

Матрёна подскочила к дочери и рывком задрала подол, Феня и ахнуть не успела. Вот он, круглый живот во всей красе.

– Сучка… – прошипела она. – Дофорсилась, догулялась, вертихвостка окаянная! Кто?! Отвечай кто?! Этот колченогий?!

Феня плакала, закрываясь от пощёчин руками. В сердцах оттаскала Матрёна беспутную дочь за косу, сдёрнула со стены кнут и вылетела из избы.

Подобно разъярённой фурии возникла она на пороге Костиной избы, сжимая в кулаке кнут. Константин недоумённо уставился на соседку, переводя взгляд с кнута на её красную физиономию.

– За коровой собралась, тётка Матрёна?

– Я тебе покажу корову, ирод ты жеребячий! Обрюхатил девку, ей шешнадцатый годок всего! Баб тебе мало, кобелю колченогому?! Живот на нос лезет у Феньки!

– Да может почудилось тебе, тётя Матрёна? Феня завсегда справная была, в теле, – лепетал Константин.

– Почудилось?! – взвилась Матрёна. – Вот я тебя кнутом отхожу, как мне почудилось! Ой, горе мне, позор на мою головушку! Что отцу-то скажу, как с войны придёт?

– Повенчаемся мы с Феней, если надо, – после молчания обронил Константин. – Коли такое дело, то я не отказываюсь, ежели она согласна.

– Куды ж ей деваться с животом? – успокаиваясь, проворчала Матрёна. Приходи сёдни, поговорим.

***

Они обвенчались в маленькой церкви.

После было застолье с угощениями и добытой с большим трудом водкой. Гости пили, закусывали яичницей и жареной рыбой, мясным и капустным пирогом.

У Константина в лице читалась растерянность, будто только проснулся и не понял происходящего. Феня в белом платье с мелкими цветочками на подоле, была весела и оживлена. Подкладывала мужу на тарелку то кусок рыбы, то картошку, смотрела влюблёнными глазами.

Гости с любопытством поглядывали на молчаливого Лёшу, ковырявшего вилкой яичницу, а один подвыпивший родственник Матрёны всё приставал к нему:

– Что, Лёшка, новая мамка у тебя теперь, да? Чего молчишь? Али ты немтырь?

Лёша не проронил ни слова, перевёл взгляд на стену, где висела фотография матери и отца. Фотографии не было, должно быть, Матрёна подсуетилась и сняла её. Лёша тяжело вздохнул, сгрёб свой картузик и вышел на улицу.

Там шла своя жизнь. Мальчишки играли в куру, бабы с вёдрами толпились у колодца, набирая воду и сплетничая. Мимо проехала рыжая лошадь, запряжённая в повозку. Возница приветливо кивнул и махнул рукой. Да это же Антип!

– Дядя Антип!

– Лёша! Иди сюда, на-ка гостинчику, лисичка передала! – хитро улыбнулся Антип, и протянул кулёчек орехов.

Покосился на открытые окна избы, из которых доносились песни и гул голосов.

– Праздник какой отмечают, что ли?

– Тятя женится. Гуляют.

– Ну-у? Хм… что ж, бывает. Надо зайти поздравить молодых. Лёша, подержи лошадь.

Мальчик взял лошадь под уздцы.

– Хлебца хочешь? – вынул из кармана краюшку хлеба.

Лошадь потянулась к хлебу мягкими губами.

Антип вскоре вышел из дома.

– Соскучился по Яшке и Полинке? А то поехали со мной, погостишь немного. Вера Семёновна обрадуется, завсегда приветы тебе передаёт. Тятька разрешил. Ну как, едешь?

Лёша быстро – а вдруг передумают! – забрался в повозку.

– Но-о, Жозефинушка, пошла, родимая!

Повозка покатила по улице и исчезла за поворотом.

5

Антип остановил лошадь возле знакомого домика с резными ставнями.

– Тпру-у-у, Жозефинушка, приехали!

Лёша спрыгнул с повозки и первым побежал в избу. Мать в подоткнутой юбке мыла полы, Яшка помогал, гоняя голиком грязную воду.

– Кто там? – прищурилась она. – Господи, Лёшенька! С братцем Константином что-то стряслось?

– Ну что ты, Семёновна, почему сразу стряслось? Соскучился мальчонка, погостить приехал, – успокоил появившийся в дверях Антип.

– Ну слава богу. А мы-то как соскучились!

Мать вытерла руки фартуком и поцеловала Лёшеньку.

– Яков, посмотри не отвязалась ли кобыла, а Лексей тебе подсобит. Мне с матерью поговорить надо, – подмигнул конюх.

– Проходите, Антип Николаич, – спохватилась мать, – чаю попьём, самовар горячий.

Она засуетилась возле самовара в медалях, а Антип тем временем рассказал новости.

– Женился, значит, а мне не сказал, – с горечью заключила мать. – Я видела Феню, догадалась, что тяжёлая она.

– Ты его не осуждай, Вера Семёновна, – сказал Антип, принимая у матери чашку с чаем.

– Господь с вами, я не сужу. Живое тянется к живому, не век же одному жить. А с Лёшей-то как теперь быть?

– Поговорите с ним, решите… Феня добрая девка, обижать мальчонку не станет. А Матрёну ты хорошо знаешь? – хлебнул из чашки Антип.

– Матрёшку-то? Конечно. Девчонками бегали, играли вместе. Как детки родились, так уговор у нас шутейный был, чтобы поженить моего Яшку и её Феню, – улыбнулась мать.

– Не дождалась она твоего Якова, долго раздумывал, – усмехнулся Антип и отодвинул пустую чашку. – Однако, пора мне. Спасибо за чай.

– Да что вы, Антип Николаич, вам за Лёшеньку спасибо, душа не на месте, когда он далеко…

***

Не о такой доле мечтала Матрёна для единственной своей дочери. Она давно лелеяла мечту отправить Феню в Питер на попечение своего дяди, хоть и старого, но крепкого мужика, он обещал пристроить Феню ученицей к портнихе. Стала бы сама портнихой, а при такой внешности, да при хорошей одёжке нашла бы и мужа хорошего да богатого. Барыней бы жила, кофий с сахаром пила.

Всё прахом пошло. Понесла от вдовца-калеки, а вдовец ещё и с дитём. И что хорошего в нём люди находят? Обычный мальчишка-босяк, а бабы млеют. Лёшенька да Лёшенька…Тьфу! Но хоть вой, хоть кричи, а позор-то прикрыть надо, пузо на нос лезет. Ох…

Матрёна перебирает сундук, перетряхивает костюмы и юбки, пересыпанные нафталином. Простенькое лицо её с носом-пуговкой и маленькими бесцветными глазками красно и сердито. Как зло посмотрел на неё зять, когда она только намекнула, что Лёшку надо насовсем у тётки оставить. Как изменился в лице, когда не увидел свадебной фотографии на стене.

– Вы, мамаша, не забывайте, что это дом Софьи, а значит и Лексея. И здесь вы нитку с места на место переложить не смеете, иначе вот бог, – указал Константин на икону, – а вот – порог.

Матрёна от изумления онемела. Вот так зять, вот так тихоня! Как не похож тот смущенный Константин, которому она кнутом грозила, на этого, с колючим взглядом, от которого Матрёне холодно стало. А Феня только добавила масла в огонь, заглянув вечером к матери. Виновато опустив глаза и теребя косу, сказала, чтобы она пока не приходила к ним, в чужой монастырь, мол, не ходят со своим уставом.

– Кобель колченогий, ирод голоштанный! В ногах валяться у меня должен! Если б не он, жила бы ты барыней, чай да кофий с шикаладом пила, в шелку-бархате ходила!

– Ах, маменька, перестань. Сроду бы я не поехала в энтот Питер.

– Дура, как есть дура! Нашла бы жениха богатого, не то что этот беспартошный!

Феня поморщилась. Про богатых питерских женихов мать твердила давно, будто поджидали они Феню на каждом углу. Сейчас-то зачем она так говорит, когда Костя – законный муж, и его ребёнок в животе барахтается.

Феня охнула, присела на лавку, держась за живот.

– Что? – встревожилась Матрёна. – Болит? Дай посмотрю…Живот-то какой большой… парнишка будет, к Рождеству принесёшь…

***

Матрёна не перестала ходить к дочери, да и странно было бы это: живут по соседству, а ей и за солью не зайди! Где ж это видано? И дочке помочь по хозяйству надо, с животом-то тяжело… Она выкинула из головы слова зятя: «Не смеете и нитку переложить…», однако шарила по дому, когда Константина не было. Свадебная фотография снова висела на своём месте, её трогать не рискнула.