Большой дождь

***

Ковер в гостиной был, наверное, старше самой Сары. Большой, протертый до состояния предельной тонкости и невесомости, утративший свой цветочный синий узор, превратившийся в неясных очертаний пятна, потускневший и выгоревший, он, тем не менее, никогда не подлежал даже рассмотрению вероятности выброса. Ковер тянулся за ногами, комкался, загибался на углах, не грел и не украшал, но его любили все: папа, Сара, Матеуш, гости, соседский кот, пробиравшийся к ним летними вечерами через балкон. Рената любила шутить, что половик лежал на этом самом месте ещё до возведения дома и даже пережил Лиссабонское землетрясение и последовавший за ним пятидневный всеобъемлющий пожар 1755-го. Но даже она не могла отказать себе в том, чтобы стянуть с дивана подушку, примостить её удобно под спину и расслабленно раскинуться на полу с бокалом вина в руке.

Матеуш сидел, по-турецки поджав ноги, аккурат в центре ковра, упершись локтями в колени и подперев голову. Перед ним лежала большая энциклопедия морских обитателей, подаренная ему Ренатой несколько лет назад и не заслуживавшая внимания Мэта до этой поездки. Сейчас он внимательно изучал содержимое книги, неторопливо и бережно переворачивая иллюстрированные страницы и оставляя в интересующих разделах крохотные закладки. Он пробегал взглядом красочные рисунки и краткие описания под ними, и периодически упирая в некоторые из них палец, сообщал деловито, что такие — рыбы, моллюски, осьминоги — водятся возле Мадейры, и Виктор их ловит на своём траулере.

Сара наклонилась и коротко поцеловала сына в острое плечо.

— Дорогой, хочешь горячего молока и шоколадное печенье?

Не отрываясь от книги, он молча закивал. Она встала с пола — суставы в коленях отозвались протестующим хрустом — и направилась на кухню.

В квартире было тихо, пусто, темно и пыльно. Дверь в папину спальню была плотно прикрыта, а в расположенном напротив кабинете круглосуточно горела лампа. Это было что-то исключительно иррациональное, но так Саре было спокойнее. Особо остро опустение чувствовалось на кухне. Здесь отсутствовал привычный запах, и поверхности не были заставлены обычными спутниками жизнедеятельности семейства Каштанью. На плите не стояла медная турка, которую никогда не прятали в шкаф, потому что кофе варилось чаще, чем донышко успевало остыть от предыдущего раза. На подоконнике в горшке, предназначавшемся изначально для комнатного растения, не было вечной кипы квитанций и счетов. К дверце холодильника не был примагничен лист с расписанием Матеуша на месяц. А в центре обеденного стола пустовала прежде всегда заполненная фруктами плетеная корзина.

Бронируя билеты Фуншал — Лиссабон, Сара сомневалась, стоит ли им останавливаться дома или лучше снять номер в гостинице. Но уже почти заказав комнату на несколько ночей, вдруг поняла, что это чистой воды безумие. И теперь, в последний вечер перед возвращением на Мадейру, она не жалела о таком выборе. Да, многое в квартире — сама квартира — напоминало об отце, но пора было научиться смотреть в лицо необратимости его ухода. Сара бродила по комнатам, проводила пальцами по корешкам оставленных здесь книг, открывала шкафы и трогала не понадобившиеся им на острове вещи, рассматривала оставленные в рамках фотографии. Эта квартира помнила не только папу, она помнила также и саму Сару, и Матеуша.

Она хорошо помнила, как вот так же разогревая молоко поздним вечером, Сара думала о том, что не представляет, как справиться с проживанием одной. Всё то, что прежде делал папа: менял лампочки, вызывал сантехника, опустошал почтовый ящик, размораживал в раковине мясо, вскрывал жестяные банки консервов и откупоривал бутылки вина, — представлялось невыполнимым для самой Сары. Ей никогда в жизни не доводилось жить самой. Рядом были родители: вдвоем ещё в браке, или поодиночке — сначала мама, потом папа. Но единственной взрослой, ответственной за наличие продуктов в холодильнике, своевременность оплаты коммунальных услуг, вызов электрика, когда искрила розетка, ей бывать не доводилось. И Сару пугала такая перспектива. Она боялась этого весь сентябрь и октябрь, а в ноябре стала бояться ещё больше: она окажется одной в совершенно незнакомом месте. Но был уже февраль, и всё оказалось не так сложно.

Сара научилась определять, как выглядит перегоревшая лампочка, и сумела найти электрика, когда лампочка не перегорела, но светильник всё равно не работал. Стоило ей столкнуться с чем-то новым, прежде относящимся к полномочиям папы, как выяснялось, что ничего сверхчеловеческого для решения этих проблем не требовалось. В конце концов, ей было уже не шестнадцать, и мир не казался приветливым местом, в котором не может не быть мамы. Ей было тридцать три, и в мире не было ничего, — кроме смерти, смерти родителей в первую очередь — чего Сара при необходимости так или иначе не смогла бы изменить.

Ей даже удалось изменить их с Мэтом. По истечении некоторого времени оглядываясь назад, Сара замечала разительное отличие между тем, какими они прилетели на остров вечной весны впервые, и какими готовились прилететь завтра. Матеуш медленно, но неотступно возвращался к своему прежнему состоянию. Он становился легче в повседневном общении, оттаивал к маме и окружающей среде, и хоть периодически — неожиданно и мощно — случались рецидивы замкнутости или агрессии, в целом прогресс был очевиден. Сама же Сара тоже замечала за собой признаки возвращения в нормальное состояние. Более того, теперь у неё в силу возраста Мэта, не требующего постоянного ухода, и удобного графика, не съедающего весь день, оставалось время на что-то, недоступное в Лиссабоне: неспешные прогулки и уютное время наедине с собой, принятие расслабляющей ванны или встречи с коллегами из «Ортона», посещения футбольных матчей сына и совместные просмотры любимых фильмов.

А ещё был Виктор.

Подхватывая с огня кастрюльку со вспенившимся закипевшим молоком, Сара улыбнулась этому имени. Она всё ещё ни капли его не понимала, но доверяла безоговорочно и неизменно наполнялась уютным теплом при мысли о нем. Высокий, статный, кареглазый, со стройной линией зубов, робко оголявшейся в смущенной улыбке.

— Мам? Мам!

По деревянному полу гулко пробарабанили торопливые шаги, и Матеуш с объемной энциклопедией наперевес вбежал на кухню. Он развернул перед Сарой книгу и ткнул пальцем в изображение крупного краба с непомерно длинными лапами и впечатляющих размеров клешнями.

— Вот такого — живого! — нам показывал Виктор, — от восторга Мэт едва не захлебывался собственными словами. — Он выпустил его на палубе, а мы с Рафаэлем пытались его поймать.

— Удалось?

— Нет, мы его только в угол загнали, а схватить не смогли.

— Отбивался?

Матеуш раздосадовано кивнул. Если бы ему удалось одолеть гигантского краба, история, конечно, приобрела бы совершенно новый, максимально захватывающий характер.

— Как думаешь, Виктор сможет когда-нибудь взять меня на корабль снова?

Сара подала сыну стакан горячего молока и потрепала непослушные волосы.

— Не знаю. Но завтра он будет ждать нас в аэропорту, так что сам у него и спросишь.

Мэт кивнул, слизывая оставшиеся после глотка молочные усы.

— Так здорово, что мы переехали туда и познакомились с Виктором и Рафаэлем, правда?

Сара скосила взгляд на иллюстрацию краба и улыбнулась.

— Исключительно точно подмечено!

Комментарий к Глава 8.

Паштейш — знаменитые португальские пирожные; корзиночки из слоеного теста с заварным яичным кремом внутри.

http://www.viphotels.com/Images/Lisboa-Gastronomia.jpg

========== Глава 9. ==========

Сара протерла ладонью запотевшее зеркало и впритык наклонилась к собственному отражению. Хотя многие — заигрывающие к ней мужчины, завистливые женщины и её пожилые пациенты — уверяли, что она выглядит очень молодо, сама Сара замечала на своём лице и шее следы всех тридцати трех лет, ни днем больше, ни днем меньше. Мимические морщины, дряхлость кожи, начинающей медленно сползать вниз под действием гравитации на веках и линии челюсти, западающие под глазами синяки как следствие хронической усталости, курения и алкоголя, несбалансированного питания и недостаточного количества и качества сна. Пятна, поры, капилляры, следы давних рубцов. Стоило немного поколдовать с косметикой и отступить от зеркала на шаг, как Сара Каштанью и в самом деле превращалась в весьма моложавую женщину, практически девушку. Но сейчас, с тяжело обвисшими мокрыми волосами и обмотанным вокруг тела полотенцем, она видела себя без маскировок и магии расстояния, а потому замечала все недостатки.