Раскадровка

Тротуар узкой полосой асфальта тянулся между густой зеленью и дорогой, на которой отсутствовала разметка. В сочной весенней траве оседала роса, вдалеке над холмистым горизонтом расползалось пятно восходящего солнечного света, откуда-то доносился хриплый крик петуха. Том бежал вдоль улиц Бридпорта, где по одну сторону раскидывались клочки леса или вспаханные поля, а по другую отдаленно друг от друга стояли старые домики с побеленными неровными стенами, низкими небольшими окнами, и покатыми, лишенными всяких острых углов соломенными крышами — настоящая тихая английская классика. Во дворах домов расцветали клумбы и фруктовые деревья, по каменным стенам ползли вьющиеся ветви плюща, на выстриженных газонах толпились крохотные керамические гномы.

Где-то в похожем месте — лишенном суматохи, шума, гари, посторонних глаз — Том хотел купить для них с Норин дом. Недалеко от Лондона, но за его тесно населенной чертой. Возможно, на юге, в одном из крохотных городков на побережье Ла-Манша, где на десятки миль вокруг никого не будет — только поля, дикие пляжи, леса, бликующая солнечным светом водная гладь. Ему виделся дом со старым большим камином, дощатым полом, глубокой ванной на изогнутых чугунных ножках у окна, выходящего на сказочный пейзаж, с кованной винтовой лестницей, ведущей на чердак, где они могли бы устроить библиотеку и поставить свои рабочие столы, а во дворе росли бы ягодные кусты. Чтобы подъездная дорожка усыпана щебнем, а кухня выложена изразцами. Сколько мог стоить такой домик в глуши? Миллион, полтора миллиона фунтов? Том мог себе позволить купить его сразу, как только увидит и влюбится. Это успокаивало, избавляло от порой возникающего из ниоткуда, подкрепляемого всплывающими в памяти словами отца ощущения собственной ужасной материальной несостоятельности. Он мог обеспечить свою семью сейчас, и он был уверен, что сможет достаточно зарабатывать потом.

Эту уверенность в него вселяла Норин. Иногда Тома врасплох заставал продиктованный собственным опытом страх того, что он будет завидовать Джойс, что контраст между её востребованностью и его застоем начертит трещину между ними, которую время превратит в бездонный непреодолимый разлом. Подобное с Томом уже случалось, пусть и наоборот — он был успешнее, а Сюзанна Филдинг очень раздражалась, когда не могла воспользоваться этим в свою выгоду. И сейчас к Хиддлстону порой подкрадывалась холодная вязкая ртуть подозрений: а что, если он не справится с этим затишьем в работе, что, если превратится в подкармливаемую собственной супругой обузу, что, если потянет её за собой на дно? Но Джойс окутывала его таким обожанием, таким неподдельным восхищением его талантом, такой любовью к его работам, что приходило понимание — это лишь временные трудности. Он уже проходил через куда более страшную, голодную, безнадежную безработицу, выбрался и допрыгнул довольно высоко, пусть и не достиг пока той планки, которую ставил. И всё сменилось на лучшее лишь потому что он был достаточно упрямым, а не потому что радикально изменился, приобрел доселе неведомое ему мастерство или под кого-то прогнулся. То был всего лишь период его жизни, теперь, с тридцатисемилетия кажущийся незначительной его частью. И это тоже был кратковременный промежуток, наступивший не из-за того, что Том лишился таланта или перешел кому-то дорогу, а лишь потому что спады и подъемы чередуются с определенной частотой. Объективно Норин сейчас была известнее, богаче, нужнее в индустрии, но это не отбирало у Хиддлстона его место в кинематографе. Норин не проявляла к нему снисходительности или жалости, она принимала его за равного и даже превозносила над собой, считая его более одаренным, искусным, профессиональным. Эта её заискивающая ласковость переполняла Тома уверенностью в себе и трепетным восторгом — если такая актриса, как Норин, считала его талантливым, если такая женщина, как она, находила его достойным её любви, то он и в самом деле был кем-то значительно лучше, чем порой о себе думал.

Хиддлстон вбежал в центр городка, у ратуши свернул к морю, трусцой пробежался мимо закрытых в столь ранний час магазинчиков с не зарешеченными витринами и старомодными вывесками, мимо башни и витражей англиканской церкви и раскинувшегося вокруг неё старого кладбища с покосившимися надгробными плитами и кельтскими крестами. Он снова оказался в умиротворенно спящем жилом районе, где тесно сжавшиеся в ряд дома постепенно отодвигались друг от друга, пробежал мимо густо пахнущей солодом пивоварни, следуя указателю пешеходного маршрута свернул на тропу вдоль старой железнодорожной колеи и так добрался до песчаных дюн пляжа. Здесь, сбежав к спокойной в полном штиле воде, он наконец остановился.

***

Венди затянула высокую ноту вслед за играющей из её телефона песней, но голос сорвался, и она захохотала. Согнувшись на краю своей кровати, она торопливо красила ногти, и едкий запах лака удушливо расползался по комнате. Норин подошла к окну и распахнула его, впуская в комнату свежий весенний воздух из цветущего сада и мерный перезвон посуды в ящиках, которые напрямик по газону официанты несли от уставленной автомобилями подъездной дорожки к шатру. В другом углу утопающего в зелени двора торопливо навешивали на арку связки живых цветов. Там, между высокими пирамидами сгруженных друг на друга стульев, ожидающих расстановки в ряды, бегала и кружилась вокруг себя племянница Тома. Она наблюдала за тем, как в движении разлетается подол её белого платья, и восторженно взвизгивала. Норин улыбнулась и села на подоконник.

Им с Венди досталась такая же небольшая и яркая комнатка, как и все в доме; здесь были две разномастные кровати с деревянными расписными изголовьями, зеркало в массивной резной раме и цветастые шторы. Было в этой тесной двуместной спаленке — как и во всей усадьбе Симондсбери — что-то магическое, утрированно английское, отдающее средневековым и викторианским, имеющее знакомый с детства привкус волшебства Мэри Поппинс. В агентстве по организации свадеб с офисом, выходящим окнами на Гайд-Парк, это место назвали сказочным, и Джойс была полностью согласна с таким определением. Сказочное, уютное, отдаленное от Лондона на полторы сотни миль, окутанное сочной весенней зеленью и ярким цветением, окруженное тихим приморским городком — место лучше Норин едва ли смогла бы найти. Тут не ощущалось холодной столичной помпезности, только скромная семейная праздничность. Именно такую свадьбу они с Томом представляли — уютную, веселую и немногочисленную. Приглашено было всего несколько десятков человек: их семьи, их друзья и ставшие близкими коллеги.

Норин подняла ноги на подоконник и обняла колени. Никогда раньше она не задумывалась о свадьбе, как о событии и как об ознаменовании нового этапа жизни, мысленно не примеряла на себя белое платье и замужество. Ей было некогда. Жизнь мчалась вперед так стремительно, что Норин за ней не успевала. Она не заметила, как ей исполнилось тридцать один — в сентябре уже перевалит за тридцать два — и не осознавала происходящих с ней изменений. Только вчера она бродила с Томом по пляжу в Калифорнии и впервые позволяла себе ему открыться, только вчера они вместе завтракали на заднем дворе виллы в Мумбаи, только вчера Хиддлстон сделал ей предложение, а вот сегодня её уже ждало свадебное платье, подвешенное в плотном чехле на пыльную многопалую люстру. Ничего из этого Норин не могла предвидеть, а этим утром не могла поверить, что всё это было правдой. Она посмотрела на свою руку и задумчиво прокрутила вокруг пальца кольцо. Она так часто рассматривала гравировку внутри, — затемненные сто семнадцатью годами своего существования «Твой Т. В.» и едва различимое в своей тонкости и чистоте «Х.» — что теперь, казалось, ощущала надпись кожей. «Твой Т. В. Х.», её Томас Вильям Хиддлстон.

В дверь постучались, и Венди встрепенулась, едва не опрокинув пузырек лака и неловко растопыренными пальцами пытаясь накинуть себе на плечи одеяло.

— Кто там? — поинтересовалась она, выключая музыку. Из коридора донеслось короткое: