Раскадровка

— Так, Бонд! — строго произнесла Норин и провернулась в его руках, оборачиваясь к нему лицом.

— Джеймс Бонд, — исправил он, и она с улыбкой кивнула.

— Верно, — она обвила его шею руками и прочесала пальцами волосы на затылке. — Проверишь, как дети?

— Проверю, — кивнул он, заглядывая ей в глаза и прослеживая изворотливые янтарные нити вокруг зрачков. — А ты дождешься меня?

— Дождусь.

— Но пока не снимай платье, — он красноречиво повёл бровью, и Джойс, подхватывая его игривость, закусила губу.

— Слушаюсь, мой герцог.

Она подарила ему недолгий поцелуй и мягко оттолкнула от себя.

Том вернулся в гостиную и свернул к лестнице. По мере того, как он поднимался, нарастающий на кухне шум чайника стихал, отблески торшера уже не достигали его, и пролёт ступеней таял в кромешной черноте, нарушаемой лишь узкой полоской изменчивого свечения под дверью няни. Голосов из оставленного включенным телевизора не доносилось, но слышался приглушенный размеренный храп. Хиддлстон прокрался мимо, включил в коридоре второго этажа свет и подошёл к приоткрытой двери детской комнаты. Обе кровати оказались пустыми. Том внимательно проследил взглядом по сугробам смятых постелей, заглянул на диван между книжными полками и на гору игрушек из опрокинутой корзины в углу, но детей нигде не было. Он повернулся, выключил свет и поднялся на третий этаж. Здесь темноту коридора нарушал струящийся сквозь распахнутые двери их спальни свет ночника. Хиддлстон заглянул в комнату и улыбнулся.

На полу у кровати ленивым тучным пятном темной шерсти развалился Бобби. Он сонно приподнял голову и приветливо застучал хвостом по полу.

— Привет, дружище, — шепнул ему Том, и пёс в ответ зевнул, широко распахнув зубастую пасть. Спаниель всегда был верным спутником, лучшим другом и надежным защитником детей. То, что дети спали не у себя, можно было понять хотя бы по тому, что в детской не оказалось Бобби.

Хиддлстон шагнул в спальню, растягивая узел галстука и рассматривая свернувшийся посередине кровати клубок из пижам. Эмери и Мэвис спали, повернувшись друг к другу спинами и умилительно соприкасаясь мягкими розовыми пятками. Удивительно похожие между собой точные копии Тома: густые русые кучерявые волосы, глаза изменчивого цвета неспокойной сине-зеленой морской воды, слишком долговязые на их возраст тонкие тельца. Эмери был неусидчивее и на четыре минуты старше, а Мэвис была покладистой и генерировала большинство тех идей, которые брат торопился немедленно воплотить в действие.

Словно это было вчера Хиддлстон помнил, как Норин улетела в Лос-Анджелес на съемки и в один из первых дней своего пребывания там привычно проходила медосмотр, организовываемый киностудией перед оформлением страховки. Когда Джойс позвонила, в Лондоне был третий час ночи, и Том спросонья долго не понимал, к чему она клонит.

— Я… мы об этом говорили, я знаю. И мы планировали это, и я всегда думала, что придумаю какой-то особый способ тебе сообщить, но я… не могу держать это в тайне или ждать твоего приезда. За месяц столько всего изменится. Ты должен знать сейчас.

— Джойс, — прервал он тогда её взволнованную тираду, сонно растирая глаза и сев в кровати. — Джойс! Что случилось?

— У нас будет ребенок, Том!

И вот теперь спустя почти семь лет после того разговора на их кровати, столкнув в угол покрывало и зарывшись в россыпь декоративных подушек, спала их двойня.

Том подхватил край одеяла, которое Эмери стянул на себя и зажал между острых, обтянутых пижамой с Суперменом коленей, и укрыл их двоих. Ещё до беременности Норин, даже задолго до встречи с ней Хиддлстон думал о том, что хотел бы детей, но никогда не концентрировался на том, сколько, какого пола и в каком порядке. Ему не было принципиально, чтобы первенцем был сын или чтобы детей было больше одного — он просто чувствовал в себе большие залежи любви и понимал, что, став отцом, не будет диктовать своим детям ни увлечений, ни вкусов, ни важных выборов. Он лишь будет окутывать их заботой, пониманием и поддержкой, не навязывая им ярлыков, а позволяя самим изучать и принимать свою суть. Том надеялся, что у него получается. Он наклонился, отодвинул упавшие на лицо дочери кудри, поцеловал её в разгоряченную ото сна щеку, затем поцеловал сына, отступил, почесал Бобби за низко повисшим ухом и вышел из спальни. Внизу едва слышно Норин размешивала в чашках сахар — ложка с тонким прерывистым звоном стучалась о стенки.