Уорхол

Ее жестяные цветы, сделанные из фруктовых консервных банок, – вот что подвигло меня на первые изображения консервов. Берешь большую банку, чем больше, тем лучше, вроде семейного объема с половинками персиков, и режешь ее, допустим, ножницами. Это несложно, а потом из нее складываешь цветы. У мамы всегда были под рукой консервы, в том числе и из-под супа. Она была чудесной женщиной и по-настоящему хорошим и цельным художником, сродни примитивистам.

Отец Энди был удивительно целеустремленным человеком, задачей которого было вытащить семью из трущоб и обеспечить детей лучшим будущим. Мать Энди была типажа мамаши Кураж, сильная, жизнерадостная, веселая, в то же время очень суеверная и эксцентричная. Старший Вархола не играл, не пил и не ругался, а миссис Вархола хоть и не сильна была в математике, в целом была очень бережлива и хозяйственна. Юлия выступала противовесом строгости и отстраненности Андрея. Она была приветливой, разговорчивой, сердечной, щедрой и мудрой женщиной. Значительная часть тайны характера Энди проясняется, когда осознаешь, что он взял у своего отца не меньше, чем у собственной матери.

У Юлии как матери были свои недостатки. Несмотря на ее отзывчивость и теплоту, отказ учить английский держал мать вдалеке от реалий жизни ребенка-«славяшки» в питтсбургском гетто. Когда Пола заставили одновременно учить английский и церковнославянский, который всегда изучали с шести лет, он горько жаловался родителям на невыполнимость такой двойной задачи, но его не поддержали. Поэтому он направил свое недовольство в определенной степени на Джона и Энди. В тесноте на Молтри-стрит это было проще простого, так что Джон и Пол постоянно дрались.

Наверное, тяжелая доля старшего из сыновей и насмешки в школе стали причиной того, что Пол вспоминает те годы как сложные и страшные для семьи Вархолов:

Помню, отец сидит за столом, а мама ужинает. Обычно тарелкой супа. Мы, дети, то шлепнем, то ударим друг друга, а если спим вместе, то можем и поссориться, и покричать.

«А ну не дотрагивайся своей ногой до моей!» – все такое.

Ну, тут-то и завязывалась кутерьма. Отец не любил, когда мы начинали, потому что он был без сил и очень расстраивался. Мама всегда говорила, что он много работал.

Энди отца боялся. Да все боялись. Он был суровый. Папа усмирял нас одним только взглядом. Хоть он и был крут и строг, ему стоило только посмотреть на тебя, и этого уже было достаточно. Иногда мог накричать. Мама была очень против, чтобы ребенка били по голове или хребтине. Всегда считала, что, если обязательно наказывать, надо шлепнуть по попе.

Воспоминания Джона о становлении юных Вархолов в основном значительно отличаются от братских, кроме того, что касается отца:

Во время Депрессии отец больше времени проводил с семьей, но он был такой строгий, что ребенком думаешь, будто он злой. Папа был очень строг во всех вопросах, начиная с отсутствия десерта. К примеру, стоило мне попросить пирожных, он очень злился на меня. Я считал, что он жадный, а он говорил: «Если еще голоден, лучше ржаного хлеба с маслом съешь». У нас никогда не было лимонада. Я пил только воду и кофе. Но он заботился, чтобы еды было достаточно и чтобы она была качественная. Никаких там помоев.

Он воспитывал меня и Пола. Нутам, мы начинаем ругаться по какому-нибудь поводу. Знаете, как бывает, когда оба захотят одно и то же, а он устал; предупреждал нас раз, а если мы не переставали, снимал ремень, а мы убегали и прятались под кроватью. Он никогда не бил нас, но угроза шла за удар.

По субботам я шел в центр к строительному магазину и подбирал коробки, приносил их домой, складывал, нес на барахолку и зарабатывал центов тридцать или сорок, а потом покупал кварту молока за семь центов и буханку хлеба за шесть. Еще помню, искал по округе использованные лампочки и вытаскивал из них медь: брал молоток, доставал стекло, а медь – себе в корзинку. А потом был сухой закон, когда люди делали виски дома, и, если найдешь малёк, дадут за него пенни или два. Знаешь, кто самогон варит, но не хочешь, чтобы тебя по пути к ним заметили, потому что их могут арестовать, так что собираешь разом бутылочек по десять. Я искал их в переулке. Отдавал деньги матери, а она посылала их своей сестре в Европу.

Пол тоже стремился заработать копеечку, продавая газеты проезжающим автолюбителям. Когда собирал двадцать пять центов, бежал домой и отдавал их матери.

Она говорила: «Что же мне с ними делать?»

А я отвечал: «Сохрани. Когда будет доллар, отправишь сестрам в Европу». Мама отсылала им по два-три доллара, целое состояние. Папа в вопросе денег был прижимист, и как-то письмо вернулось, а он нашел там доллар и впал в ярость.

Даже на той стадии мальчишки Вархолы соревновались за признание у своей матери, зарабатывая для нее. Этот факт сыграет важную роль в карьере Энди.

Энди Уорхол:

Впервые я столкнулся с сексом в Нортсайде, под лестницей, когда они заставили какого-то чудака отсосать тому парню.

Я вообще ничего тогда не понял. Просто сидел там и смотрел.

Позже Энди опишет себя маленького как «агрессивного и задиристого», и он действительно был занозой в те годы на Молтри-стрит.

Пол Вархола:

Когда Энди был маленьким, он и впрямь усваивал все намного лучше нас, но еще он был проказником лет так с трех до шести. Энди нахватался плохих слов, когда ему было три, а у нас дома такое было запрещено. Он услышал, как другие ругаются, малыш был еще. Приходим к родственникам, а Энди выдает что-нибудь этакое, всем неловко. Очень было неудобно. И чем больше его шлепали, тем больше он повторял, только хуже становилось. Совсем плохо себя вел. Говорил именно потому, что мы ему запрещали. У нас никто в доме не ругался. Нам «черт» нельзя было сказать.

Энди искал у матери защиты от суровых мужчин своей семьи. Юлия Вархола была отличной рассказчицей. Ей нравилось разговаривать с Энди на кухне за уборкой, готовкой или работой над жестяными цветами. Любимыми темами были библейские сюжеты и ее жизнь в Микове. Юлия стала первой неугомонной болтушкой в жизни Энди, и с тех самых пор он был очарован женщинами, которые могли интересно говорить. Юлия собирала ребят за кухонным столом вечерами и рассказывала им о перипетиях собственной жизни и Русинии.

Карпатские горы известны как родина Дракулы, и крестьяне, по Брэму Стокеру, опускавшиеся на колени у придорожных святилищ, осеняющие себя знамением, услышав его имя, напоминают дальних родственников Энди Уорхола. Женщины были хрупкие и миловидные, с хорошей кожей и высокими скулами, с косынками и в длинных ярких платьях. Мужчины были красивы, с длинными волосами и огромными усами, и носили свободные белые штаны с широким украшенным ремнем, заткнув их в высокие сапоги.

Как рассказывала Юлия детям, их отец родился в Микове 28 ноября 1889 года. Вархолы были набожными, неразговорчивыми, степенными, сдержанными, работящими и подчеркнуто скупыми. Их регион все детство старшего Вархолы приходил в упадок. Андрей рос, работая в поле со своим младшим братом Йозефом. К семнадцати годам он понял, что тут будущего нет, и эмигрировал в далекие благословенные земли Питтсбурга. Там он проработал на шахте два года, пока не вернулся в Микову, чтобы, как выражалась Юлия, «нанять невесту».

Юлия Завацкая, которая родилась 17 ноября 1892 года, утверждала, что у ее матери, Йозефины, было пятнадцать детей. В таком случае до ее отрочества шесть из них не дожили, потому что осталось их всего девять. Ее братья Джон и Эндрю (Ондрей) уже эмигрировали в Линдору. Ее братья Стив и Юрко, а также сестры Мария, Анна, Элла и Эва остались с ней в Микове. Она вплетала пространные, сказочные описания деревни в свои рассказы. Вода была «такая хорошая», почва была такая хорошая, а картошка была какая хорошая – для Юлии ничто в Америке столь же хорошим не было. Она рассказывала о работе в поле, выпасе коз, страхе перед волками и ходьбе босиком по снегу.