Уорхол

В марте 1952 года Энди достиг еще одной старой цели, опубликовав работу в Park East (журнале о богатых и знаменитых, которые жили в Верхнем Ист-Сайде) и хоть отдаленно сроднившись со звездами вроде Риты Хейворт, Капоте и Гретой Гарбо, чьи фотографии были в том номере. Также той весной Энди сделал свои первые шаги к признанию в качестве художника, представив свои иллюстрации к текстам Трумена Капоте в галерее Hugo, принадлежащей Иоласу, чей международный авторитет одного из крупнейших дилеров сюрреализма оправдывал его ставшую кличкой фамилию. Дэвид Манн, помощник Иол аса и один из списка знакомцев Клаубера, вспоминал, что первоначальная реакция Иол аса была нехарактерно восторженной:

Зашел Энди. Он выглядел бедным мальчуганом, с прыщавым лицом и в простой одежде. Это был конец сезона, почти июнь, и обычно мы закрывались, но Иолас сказал мне: «Посмотри на его работы!». Мы оба думали, что они замечательны, и он говорит: «Ну, все равно больше ничего нет, почему б еще одну выставку в июне не устроить?».

Подобная сочувствующая помощь в гомосексуальном арт-сообществе играла важную роль до конца карьеры Энди. К сожалению, сам Иолас был в Европе, в числе практически всех имеющих вес на арт-сцене, когда первая выставка Энди Уорхола открылась в полдень 16 июня 1952 года.

Из близких друзей Энди пришел только Клаубер. Вспоминал, как Энди нервно расхаживал, заметно расстроенный тем, что Трумен Капоте не смог прийти.

Юлия на открытие пришла и проторчала все время где-то на втором плане в суконном пальто и косынке, еще больше нервируя Энди. Это был первый и последний раз, когда она присутствовала на публичных мероприятиях с ним. Среди других посетителей галереи в тот день был молодой рекламный художник, чей вклад как помощника Энди в последующие годы будет неоценим.

Прежде чем выставка закрылась, ее таки посетили Трумен и Нина Капоте. Если верить Дэвиду Манну, миссис Капоте была особенно красноречива: настолько, по ее мнению, хороши были картины. Энди был потрясен и абсолютно счастлив, когда Трумен и его мать пришли. Они проговорили с ним около получаса.

С сегодняшних позиций те воздушные рисунки мальчиков, бабочек и ангелочков почти шокируют, учитывая давно раскрытые тайные коды гей-культуры. Утонченные и светлые, со всплесками пурпурного и фиолетового, они демонстрировали характерное противоречие.

«По тем или иным причинам вспоминаются Бёрдслей, Лотрек, Демут, Бальтюс и Кокто, – писал Джеймс Фитцсиммонс в кратком обзоре в Art Digest. – От работы веет зрелостью, мягко подчеркнутой порочностью». Но в целом пятнадцать рисунков к сочинениям Трумена Капоте были восприняты серьезно только друзьями Энди и немногочисленными поклонниками его таланта.

Ни одна из работ, стоимостью триста долларов каждая, продана не была, но Энди наладил хорошие связи с Дэвидом Манном, который в следующее десятилетие организует ему множество выставок.

Карьера Энди в рекламе весной 1953 года вышла на новую ступень. В своих стоптанных ботинках, холщовых штанах и запачканной краской футболке под замызганным пиджаком Энди зашел в офис начальника Клаубера Уилла Бёртона, чтобы подарить художественному редактору расписанное вручную пасхальное яйцо, и тут Бёртон познакомил его с энергичной эрудированной дамой по имени Фритци Миллер, которая только начала работать агентом у рекламщиков. «Энди, – сказал Бёртон, – познакомься с Фритци. Она тебе нужна». Энди вроде бы согласился, но, по словам Фритци, все же прошло какое-то время, прежде чем Энди в панике позвонил ей сказать, что его приятель, который помогал ему по работе раньше, может побить, если узнает, что тот дал ей свои данные. Вскоре Уорхол позвонил Миллер во второй раз и сказал, что хочет, чтобы она его представляла. Та согласилась.

Вклад Фритци Миллер в то, что его работы оказались в McCall’s и Ladies’ Home Journal, а впоследствии в Vogue и Harper’s Bazaar, имел основополагающее значение для становления Уорхола как самого востребованного иллюстратора Нью-Йорка в области женских аксессуаров. После этого, как пишет Кэлвин Томпкинс, «многие в этой сфере стали замечать журнальные работы Энди. Что бы он ни иллюстрировал – шампуни, лифчики, ювелирные украшения, помаду или парфюм, – в его работах была изысканная оригинальность, которая притягивала взгляд. По мнению Фритци, удивительно, как Энди с его бэкграундом смог столь чисто взять верную ноту. Девчачьи сердечки с цветочками и розовые андрогинные ангелочки, используемые им, являлись не вполне тем, чем казались, была в них какая-то подспудная непристойность, которую профессионалы журнального бизнеса видели и одобряли. Он знал, как подтрунить над товаром так, чтобы клиент мог оценить шутку».

В следующие полгода заработки от иллюстраций чуть ли не удвоили его доход – до двадцати пяти тысяч долларов. Уорхол в свои двадцать пять, несмотря на свои внешние особенности, был достаточно успешен, чтобы отбросить все прежние чаяния друзей на его счет. Теперь из-под личины беспомощного Тряпичного Энди проявилось двигавшее им стремление.

Стоило Энди начать зарабатывать, выяснилось, что у него с деньгами, как описал это один его товарищ, «нездоровые» отношения. Он или тратился вконец, или вконец крохоборствовал. Середины для Энди не существовало. На некоторые вещи он не тратился, даже если они были необходимы, зато завтраки в отеле Plaza и просиживание потом в холле Palm Court Lounge в надежде, что его перепутают с Труменом Капоте, были одними из его любимых занятий. Порой Энди изумлял друзей, спуская там по пятьдесят долларов за завтрак с ними. Также он стал завсегдатаем в шикарном Cafe Nicholson, дорогом ресторане, упоминавшемся в журнале Park East как место встречи молодых писателей, танцовщиков и дизайнеров. Энди был там любимым клиентом, потому что всегда очень щедро оставлял на чай и раздавал официантам россыпи шоколадных конфет Hershey.

Энди совершал ежедневные экскурсии в самые дорогие кондитерские, где покупал несколько пирожных или даже целый торт, нес все это домой и зачастую тут же проглатывал. Такие мало контролируемые траты на еду стали для Юлии постоянным источником расстройства, которая начала вести себя с ним как с супругом, желая, чтобы он выделял часть его дохода их семье в Питтсбурге.

Эти показательные излишества шли в ярком контрасте с тем маргинальным существованием, которое Энди с Юлией вели под грохочущей надземкой в квартире на Семьдесят пятой улице. То ли поток поступления наличности к Энди значительно колебался, то ли ему неловко было вывести ее куда-то, но, на самом деле, они с Юлией провели их первый совместный День благодарения ужиная за стойкой в Woolworth. «Это нагоняло на него невероятную тоску», – Пэт Хэкетт, секретарь Энди в семидесятые и восьмидесятые, вспоминала его попытки ворошить в памяти события зимы 1952 года. Несмотря на придаваемые ему силы, присутствие Юлии также было для Энди постоянным напоминанием о его детстве в нужде.

Сильно нуждаясь в жилищной площади и наконец-то будучи способным ее себе позволить, летом 1953 года Энди взял в субаренду у своего однокашника из Теха Леонарда Кесслера весь четвертый этаж в здании без лифта по адресу Лексингтон-авеню, 242, недалеко от пересечения с Тридцать четвертой улицей. С тем условием, что в течение нескольких месяцев Кесслеру разрешено будет пользоваться одной из маленьких комнат как студией для иллюстрирования детских книжек. К несчастью Джорджа Клаубера, у него была машина, и его подключили помочь Энди с переездом. Когда он приехал, Энди сидел беспомощно на Восточной семьдесят пятой улице, совершенно не собранный. Это подкосило Джорджа, которому «пришлось идти и помогать упаковывать все в коробки и носить их все в машину».

Новое жилье было просторнее предыдущего. Входная дверь вела в большую кухню, меблированную столом и комплектом кресел и украшенную портретом Иисуса, указующего на пресвятое сердце. Впереди располагалась большая комната с окнами на шумную улицу и еще одна маленькая чуть сбоку. Сзади были еще одна большая комната и небольшая спальня. За Кесслером оставалась маленькая передняя комната-студия, а Энди с Юлией разделили маленькую заднюю спальню, все еще ночуя на матрасах. Остальное пространство быстро заполнилось пачками бумаги, журналов, фотографий и рисовальных принадлежностей, пока вся поверхность не была ими укрыта, а Энди оказался вынужденным работать на переносном письменном столе, ставя его на коленки. Ботинки, перчатки, шарфы, шапки, сумочки, ремни и украшения, которые ему было поручено рисовать, добавляли неразберихи. Когда Кесслер однажды взялся помочь передвинуть какие-то кипы, то обнаружил чек на семьсот долларов, присланный Энди месяцы назад и затерявшийся среди новых заданий и скопившегося хлама.