Уорхол

Отношения с Уордом совпали с переездом Энди в его собственное жилье, удручающе грязную, засиженную мышами и вшами, не отапливаемую квартиру на первом этаже в здании под железнодорожными путями разрушенной ныне надземки на 3-й авеню, дом 216 по Восточной 75-й улице.

Юлия навестила его с Полом. Прибирая квартиру и готовя семейный обед, она допрашивала его о доходах и стирала его белье. Энди никогда еще не приходилось вести собственное хозяйство, и Юлия имела все основания волноваться, способен ли он обеспечить себя. Все его вещи были грязными и изношенными, а кто-то из друзей заметил, что порой Энди пах так, словно несколько дней не мылся. Он перебивался преимущественно пирожными и сладостями. Все четырнадцать часов обратного пути в Питтсбург Юлия провела за литанией из собственных страхов и молитв за ее младшенького.

В Питтсбурге Пол Вархола только начал преуспевать в торговле металлоломом, и Юлия подумывала переехать с Джоном к нему, в пригород Клертон.

Пол Вархола:

Маме район нравился. Говорит: «Если найдешь мне у себя дом, я бы переехала». О’кей, дом мы нашли, купили дом. Тут мой брат Джон решил, что хочет жениться. Ну, мама посчитала, что ей нет нужды ехать в большой дом. Говорит: «Что ж, единственный выход, кажется, – поехать к Энди в Нью-Йорк».

Ранней весной 1952 года Юлия приехала в Нью-Йорк с Джоном в его фургоне мороженщика. «На подошве у Энди была дырка с доллар, – вспоминал Джон. – Так что я оставил ему свою лучшую пару. Думаю, мама, как увидела это, сразу решила переехать туда, чтобы ухаживать за ним».

Дом на Доусон-стрит был выставлен на продажу и продан несколько месяцев спустя за шесть тысяч восемьсот долларов. Юлия положила деньги в банк и так и хранила их на черный день до самой смерти. Джон забрал все, напоминавшее об отце, а учебники и студенческие работы Энди отвезли Полу. «Я спросил, что мне со всем этим делать, – вспоминал Пол. Энди сказал мне: „Да просто выкинь. Выбрось на помойку“». После некоторого раздумья Пол решил не выкидывать десяток картин, выполненных на картоне. «Сложил на антресоли и так никуда их не приспособил. Мы по ним ходили». Позже его дети станут использовать их как мишени для дротиков.

С одной стороны, Пол, как и его отец, верил, что Энди станет однажды знаменитым, а его картины будут стоить кучу денег. С другой стороны, он обращался с ними с тем пренебрежением, которое демонстрировал к творчеству Энди на протяжении всей его жизни. К примеру, ни разу не посетил его выставки, даже если Энди просил.

В начале лета Пол отвез мать обратно в Нью-Йорк. Он не был в восторге от идеи оставить Юлию в «чудовищных условиях» Энди, но понимал, что они с мамой нуждались друг в друге. «Она считала, зачем сидеть дома одной, когда можно поехать и быть полезной Энди? А он к матери был привязан. Ему было хорошо, что она рядом, и она там была счастлива».

Первые месяцы на Восточной 75-й улице дались тяжело. Доход Энди все еще был нерегулярным, и он почти не вкладывался в свое место обитания. Как и его отец, Энди был склонен копить деньги и не планировал разбазаривать их на то, что большинство считает предметами первой необходимости. В свой последний визит Джон за компанию сходил с Энди в типографию, чтобы забрать что-то из его рекламных материалов, и был поражен чертой, которую Энди наверняка унаследовал у своего отца.

Говорит типографу: «Я тебе не это сказал сделать». Тот ему:

«Ну, я думал, вы так хотели», а Энди отвечает: «Что ж, нет, ты меня не слушал». Манера Энди противостоять ему тут же напомнила мне отца. Я бы просто заплатил. А когда мы вышли, я спросил у Энди: «Так что, ты ему не заплатишь?» – «Нет, – говорит, – он сделал не так, как я хотел». А парень тогда сказал: «Черт, я же на этом деньги потеряю». Энди отвечает: «Ну, зато в следующий раз будешь слушать. Ты не сделал того, что я заказал. Теперь мне придется ждать и все переделывать». Отец был таким. Энди, хоть сложен был иначе, чем папа, был крут.

Энди и Юлия пользовались одной спальней, ночуя на матрасах на полу, а кухонный стол Энди использовал как мастерскую. Ванна обычно была забита бумагой, которую он окрашивал, отсюда и догадки друзей о том, что сам он ее редко использовал. Он купил себе черно-белый телевизор, чтобы составлял ему компанию в тот короткий период, что Энди прожил там в одиночестве, и сиамского кота, чтобы гонял мышей. Вскоре подобрали еще одного сиамца, и эта парочка, Хестер и Сэм, принялась размножаться.

Поначалу, вспоминает Клаубер, «все были поражены, что он позволит своей матери приехать и жить с ним, но удивительная штука была в том, что он был с мамой очень ласков, очень мил. На самом деле, я всегда считал Энди очень добрым и мягким в душе. Я никогда не видел, чтобы он делал людям что-либо плохое. Он всегда был добр и предупредителен. Так что в этом смысле ничего не было странного в том, что его мать могла жить с ним».

Энди определенно переживал о мамином присутствии в Нью-Йорке, когда пошел потихоньку в гору. Сначала он не думал, что она останется надолго, потому что в Питтсбурге у нее остались большая любящая семья, паства и священник, к которому она была привязана, в том время как в Нью-Йорке она никого не знала. Энди не планировал впускать ее в свой круг общения, который по большей части держал от нее в секрете. Тем не менее вскоре стало ясно, что она жаждала посвятить свою жизнь поддержке его стремлений.

Большинство друзей Энди держал на расстоянии от Семьдесят пятой улицы. Энди нередко смущался и стыдился матери. Юлия в своем крестьянском платье и косынке ничем не походила на роскошную обеспеченную мать вроде Нины Капоте, носившей меха, драгоценности и тешившей своих приятелей светскими байками. Юлия упорно продолжала говорить «по-нашему» и обращалась с Энди со смесью любви и насмешки. Она подталкивала его «делать, что правильно» и «искать свои идеи в снах», но пилила, что он не одевался нормально и не женился. Особая ирония в ее пребывании у Энди заключалась в том, что она планировала остаться до тех пор, пока Энди не найдет милую девушку, остепенится и женится на ней.

Отношения Уорхола с его матерью были похожи на отношения романиста Джека Керуака с его «святой, деревенской матерью», с которой тот прожил почти всю свою сознательную жизнь, Аллена Гинзберга с его матерью, которая стала героиней его великой поэмы «Кадиш», и Элвиса Пресли с его матушкой, основной опорой его карьеры в пятидесятые. Трумен Капоте и Теннесси Уильямс также не могли избавиться от собственных матерей. Мамочки довлели над американской культурой после Второй мировой войны.

«Юлия была источником стойкости, мягкости и приземленной жизнерадостности, которые были ядром характера Энди, – комментирует историк искусства Джон Ричардсон. – Какой бы ограниченной и необразованной она ни была, при встрече Юлия поражала людей остроумием, озорством и проницательностью – совсем как ее сын».

Скрываясь за простецкой крестьянской внешностью, Юлия была единственным человеком на жизненном пути Энди, кто не уступал бы ему в сложности, манипулятивности и властности. Выдающаяся странная парочка – Юлия и Энди – могла бы превратиться как в отличную команду, так и в заложников нужд и капризов друг друга. Одной из главных черт характера Энди было его умение разделять свою жизнь с любым, с кем он проводил время. Существовала определенная открытость по отношению к остальным, которая позволяла им чувствовать, будто они действуют с ним заодно и в каком-то смысле становятся с ним одним целым, из-за чего многие сотрудничавшие с ним и будут говорить: «Я и есть Энди Уорхол». К концу десятилетия их личности так переплетутся, что Юлия заявит в горькой тираде, что она и есть Энди Уорхол.

Между тем на момент приезда Юлии в этом факте было больше позитива, чем негатива. Она по большей части была отличной собеседницей и отвечала за то, чтобы Энди смеялся. Раз Юлия заботилась о нем и вела хозяйство, Энди был волен полностью концентрироваться на своей работе, будучи мотивированным зарабатывать еще быстрее, чтобы съехать в место получше. Более того, деловитый в плане становления своей легенды, Энди рекламировал ее наличие в той же степени, что и прятал ее ото всех. Узнай искушенная модная тусовка, что этот странный, манерный талантливый мальчик живет со своей мамой, только удивилась и заинтересовалась бы пуще прежнего.