Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 21 из 38

Перри Дэвис:

Никогда не встречал фанатского обожания подобного тому, какое было у молоденького студента Артура Риза по отношению к Энди Уорхолу. Я очень старался помочь Артуру по нескольким причинам. С самого начала считал, что он гей, так оно и оказалось. Он добился больших успехов на первом курсе. Во втором с ним чуть не случился нервный срыв. Попытался покончить с собой и не сдал финальную работу, так что нам пришлось его отчислить. Когда родители приехали забрать его, то говорили: «Все с Артом в порядке», – а он загружал в кузов свои картины, завернутые в черное. Совсем как на похоронах.

Саморазрушительное поведение Артура повторялось среди последователей Энди и в шестидесятых.

Энди любил вечеринки в мастерских на кафедре искусств, но всегда держал дистанцию. «У нас были такие вечеринки, когда все наряжаются и поют, танцуют, все так по-студенчески, – вспоминает Бетти Эш. – Однажды Энди пришел с желто-зеленым начесом. Кажется, хотел походить на женщину с картины Матисса». (Более вероятно, что Энди изображал персонажа Дина Стокуэлла из фильма 1948 года «Мальчик с зелеными волосами» о юном беспризорнике, которого отвергло общество, когда его волосы чудесным образом вдруг позеленели.)

Бетти Эш продолжала:

Энди на вечеринки ходил, но обычно заканчивалось тем, что он в определенной степени изолировал себя. Как-то вечером на какой-то вечеринке я вышла в коридор и увидела фигуру в тени на одной из узеньких лестниц, ведущих в студии. Энди сидел там в своей типичной позе. Сцепив руки, ладони сжав между коленей, он сидел на ступеньках, прислонив голову к стене. Стоило вечеринке достигнуть накала, когда все думают: ну, наконец-то действительно весело, он стремился скрыться.

Сколько бы разговоров у нас ни было, на всех стояла печать некоей скрытности. Сомнение звучало в его речи, он произносил несколько слов и замолкал, внутренне реагируя на сказанное им самим. И вечно появлялись эти его странные перевертыши, юмористический взгляд на мир, при котором вроде бы лицевая сторона картины мира вдруг становилась изнанкой. Он словно умел видеть вещи сразу с нескольких углов одновременно, но эта его насмешливая черта, серьезность вперемешку с юмором, поражала меня как его характерная особенность. Он заговаривал с каждым, кто просто подходил к нему. Я всегда без проблем общалась с ним один на один в уголке мастерской, где он работал, но он никогда не хотел участвовать в праздных или поверхностных беседах.

Творчество Энди потихоньку стало производить шумиху. Балкомб Грин купил русскую борзую, и это вдохновило Энди на серию собачьих рисунков. На одной из них изображалась женщина, нянчившая младенца, который на самом деле был маленькой собачкой. Энди признался Перри Дэвис, что ребенком всегда чувствовал себя такой собачкой. Когда ему было девять, Вархолы завели собаку взамен кошки. Песик был помесью далматина с чау-чау. Джон, Пол и их друг Гарольд Гринбергер таскали его еще щенком в подвал, где давали выход своей скрытой агрессии и гоняли его пинками. Когда собака подросла, то стала такой злобной, что никто, кроме Юлии, в семье не мог к ней даже приблизиться. Ни Джон, ни Пол и ноги не смели высунуть во двор, когда там был пес, так что в итоге пришлось он него избавиться.

Рисунок повесили на маленькой выставке на кафедре, но сняли по приказу Уилфрида Редио, который посчитал его сомнительным. На выпускном курсе Энди, гуляя по кампусу, просил самых серьезных учащихся на инженерном и из женского колледжа показать языки, чтобы он их нарисовал. На кафедре искусств поражались, что многие люди согласились. Энди был настолько не представляющим из себя угрозу и комичным, что мог даже консерваторов заставить ослабить контроль. Когда профессор Леппер задал ему сконструировать модель египетской комнаты для его диплома, Энди предъявил ошеломленному учителю глазированную модель дискотеки. Получил «четыре». Самым большим его успехом стал рисунок, озаглавленный «Ковырялыцик в носу».

Каждый год организация под названием «Объединенные художники Питтсбурга» проводила выставку работ местных авторов. Годом раньше Энди выставил две картины. Для экспозиции в марте 1949 года он предложил автобиографический рисунок в напоминающей Георга Гросса манере, с мальчиком, глубоко засунувшим палец в нос. Картина произвела сенсацию среди жюри, в которое входил и сам Гросс в числе нескольких местных академистов. Ровно так же, как Энди поляризовал преподавательский состав в Техе на протяжении четырех лет своей учебы, сейчас он поступил и с судьями. Половина считали, что это ужасно оскорбительно, вторая половина, во главе, естественно, с Гроссом, находили работу значительной. В результате их конфликта картину сняли с показа. Подобная цензура была, можно сказать, неслыханной и только привлекла к работе еще больше внимания. Это был первый succes de scandale Энди.





Среди разнообразных проектов, подготовленных Энди в течение его последнего, триумфального года в Техе, ему довелось сотрудничать с Филипом Пёрлстайном. Эти два художника, в зрелости ставшие лидерами крупных школ живописи, были полными противоположностями. Пёрлстайн – грузный интеллектуал, буржуа и гетеросексуал. Они дополняли друг друга. Пёрлстайн прояснял моменты, по которым у Энди были сомнения, и познакомил его со множеством областей.

Филип Пёрлстайн:

Мы с Энди разделяли некоторые точки зрения. Скажем так, если между творчеством Энди Уорхола и моим и есть какое-то взаимодействие, то это что-то вроде отрешенного взгляда на предмет, без размышлений о его значении, интерес просто к самому объекту.

Энди использовал Пёрлстайна так же, как он использовал все подряд, на полную катушку. Ему нравились люди, которые могли научить его чему-то, и он всегда был очень восприимчивым. Энергия и непосредственность взгляда Энди помогали Пёрлстайну удерживать на плаву и собственные идеи. Они придумали декорации к спектаклю, поставленному театральной кафедрой, с использованием коллажей из газет и подписей. Написали и проиллюстрировали детскую книжку о мексиканском прыгающем бобе по имени Лерой. Когда Энди подписывал ее, то допустил ошибку: «Леори». Обоим так понравилось, что оставили без изменений.

Как стали замечать его друзья, Энди начал понимать ценность своих работ. В конце каждого семестра, когда большинство выкидывали или разбирали собственные творения, Энди продавал ненужные ему для портфолио работы студентам. Он рисовал портреты в питтсбургском Центре искусств и ремесел по пять долларов за штуку, а когда ему предложили семьдесят пять долларов за выставленную на ежегодной экспозиции «Объединенных художников Питтсбурга» картину, оцененную им в сотню, он отказался снижать цену, и работа не продалась. Это продемонстрировало потрясающую бескомпромиссность в вопросах бизнеса. Семьдесят пять долларов было кучей денег для Энди в 1949 году.

В течение четырех лет в Карнеги Техе Энди сделал несколько серьезных шагов в сторону превращения в Энди Уорхола. Он стал экспериментировать со своим именем. В качестве главного редактора университетского литературного журнала The Cano он был Эндрю Вархолой. В рождественской открытке, придуманной, сделанной и разосланной всем его друзьям, подписался «Андре», взяв пример с Джорджа Клаубера, пожившего какое-то время в Париже после войны. Под картиной для выставки «Объединенных художников» его указали как Эндрю Уорхола. Для друзей он был Энди.

Чем ближе был выпускной, тем больше Энди переживал о том, что будет делать дальше. Тут он столкнулся с настоящей дилеммой. Он тревожился насчет того, чтобы оставить мать, и, со своей стороны, Юлия представить себе не могла жизни без Энди. Но что ему делать в Питтсбурге? Какое-то время он всерьез думал над тем, чтобы стать преподавателем живописи в старших классах.

Мина Сербин была на выпускном в отеле Шенли, куда пришел и Энди:

Помню, мы с ним разговаривали насчет его планов, и он не упомянул, что собирается в Нью-Йорк. Сказал, планирует заняться преподаванием, и я вроде ответила ему: «Лучше ты, чем я», – но я знала, как он восхищается мистером Фитцпатриком, и, думаю, ему казалось, что мистер Фитцпатрик такой тип учителя, которым он хотел бы стать, и, по-моему, он представлял себя учителем, потому что не верил, что достаточно хорош, чтобы добиться успеха в Нью-Йорке.