Страница 41 из 72
— Благодарю… — произнесла я, стряхивая с рук и со стола алые капли.
— Не стоит благодарности, бренниль, — вежливо отозвался каун, протягивая мне через стол свою салфетку взамен пришедшей в негодность моей.
Безлично-отстранённое «бренниль» после долгого откровенного разговора неприятно резануло слух, и я вскинула голову, пытаясь разглядеть выражение скрытого полумраком лица собеседника.
— Рассказ, как и весь разговор, окончен и я больше не «Эль»? Так, каун?
Наверное, мне не удалось до конца скрыть ни мучительные мысли, ни бурлящие эмоции, и сорвавшиеся с губ слова прозвучали достаточно резко — Фернрод удивлённо вскинул бровь и опустил на стол свой кубок. Чуть помедлил и негромко произнёс:
— Я не совсем уверен, что имею полное право звать тебя так… По крайней мере, ты никогда на этом не настаивала.
— Между прочим, я никогда этого не запрещала, каун! — скомканная в раздражении салфетка упала на стол, а следом за ней откуда-то сверху из темноты прилетел одинокий пожелтевший листок.
Я отодвинула подальше свою тарелку и поднялась, собираясь уйти, — не хотелось предстать чужим глазам в том состоянии разлада, в какой повергли меня услышанные вести. Да и отдых — настоящий полноценный отдых, покой и крепкий сон — всё сильнее требовался усталому телу. И совсем не здесь, в опостылевших за долгие месяцы залах! Нужно вырваться за пределы дворца, покинуть каменный мешок крепости — и чем быстрее, тем лучше! Иначе эти своды и стены окончательно сомнут и раздавят — мою волю, мысли и желания. Да и саму меня!
— Разве в том есть моя вина, Эль? — негромко произнёс Фернрод.
И я остановилась, не совсем понимая ни полный сожаления тон его голоса, ни смысл, вложенный в слова.
— Ты злишься, — спокойно пояснил он, — на меня или на себя?
— Благодарю за подробный рассказ, каун…
— Ты закрыла себя в подземельях, — продолжал он, не обращая внимания на попытки вставить хоть слово. И каждая сказанная фраза, словно отзеркаливавшая мои собственные мысли, припечатывала к месту. — А ведь ты никогда не любила пещеры… Изменила привычки, изменила себе и себя… Разве к этому ты так стремилась в те годы, когда в тягость тебе становились даже стены Имладриса и ты ускользала в леса? Что случилось с последней нашей встречи? Ты тогда отказалась остаться в Имладрисе и вернулась к родным, собираясь сражаться. А сейчас — ты бледна и устала, эти стены словно пьют твою жизнь и меняют тебя…
— Я и вправду устала, каун, — вскинув руку, мне удалось заставить его замолчать. — И с последней нашей встречи произошло достаточно много такого, что способно изменить и сломить куда более твёрдую волю, чем есть у меня… — я усмехнулась, подняла кубок и попыталась допить его, желая прекратить эти откровения, расспросы и выиграть время, чтобы прийти в себя.
С тихим шорохом на стол опустились ещё несколько засыхающих листьев, очевидно, потревоженных нашей перепалкой и резкими движениями. Один из них опустился Фернроду в тарелку, но каун даже не шелохнулся, чтобы его убрать, — всё сверлил меня настойчивым взглядом и нарочито молчал, явно дожидаясь, пока я закончу пить и ещё что-то добавлю к невольно сорвавшимся словам.
Я тянула мгновенья в надежде, что он отведёт-таки взгляд.
Но вино всё же кончилось раньше, и пришлось опустить кубок, через силу вежливо улыбаясь…
— У меня для тебя есть подарок, — произнёс он снова негромко и почти равнодушно — наверное, улыбка моя вышла достаточно убедительной, чтобы заставить его закончить неуместные расспросы.
Обрадованная достигнутой целью и вместе с тем удивлённая, я вскинула голову.
— Для меня?..
— Ты забыла об оставшихся за горами друзьях?
— Нет, конечно, нет!..
Отправить подарок на другой конец мира — ничего иного от Исильмарэ и Аглариона ожидать было нельзя! Но после произнесённых кауном слов по холодному саду словно повеяло знойным ветром, а в памяти всплыли такие счастливые и кажущиеся сейчас совершенно беззаботными мгновения: цветущие яблони на взбирающихся по отвесному склону террасах, вересковые пустоши, говорливые ручьи и водопады, не смолкающие даже в самые сильные холода.
Фернрод поднялся и принялся собирать со стола остатки ужина. Я присоединилась, помогая, а он бросил чуть недоумевающий взгляд:
— Неужели даже не будет расспросов, что я привёз?
Я отрицательно качнула головой и улыбнулась уже без особых усилий:
— Нет… Не сейчас. Сейчас мне достаточно и мыслей. А дары лучше видеть своими глазами, чем внимать даже самым красноречивым словам.
— Эль…
— Все подарки — завтра, каун Фернрод. Как и прочие долгие разговоры. Мне действительно нужен отдых. И время, чтобы обдумать услышанное… — я подняла корзинку с посудой, которую ещё предстояло отнести Аэглену, и свободной рукой махнула на ведущий к садам коридор. — Проводить в гостевые, каун?
— Нет, не стоит, бренниль. Доберусь сам.
Я поклонилась и поспешила в темноту, оставив горящий светильник Фернроду — на пути к отведённым покоям ему наверняка ещё предстоит побродить по чертогам дремлющего дворца. Мне же эти лабиринты залов и коридоров были слишком хорошо знакомы даже без огня…
*
Убежище на талане, так надолго покинутое, казалось, с нетерпением ждало моего появления — даже очаг разгорелся мгновенно, даря в промозглой осенней сырости невыразимое ощущение чего-то вечного и желанного: тепла. За стеной завывали ветры, трепали почти облетевшие ветви и бросали в оконные ставни пригоршни листьев и брызги дождя. Внутри же было сухо и тепло, и даже через вечно поскрипывающую дверь не проникали холодные порывы — должно быть, за время моей отстранённой занятости Большим Делом, отец позаботился о щелях двери и ставней, как и о приличном запасе дров около очага.
Преисполненная благодарности к его внимательности, я сбросила промокший плащ и села на постель — ворс мехового покрывала приглашающе спружинил, обещая долгожданный отдых. Но покой был далёк — слишком много тревог всколыхнула минувшая ночь.
Вот уж воистину Лассэлантэ — и в лесу, и во мне… Ветры срывали листву, обнажали ветви — мне казалось, что так же пустею и я. Опустошение… самое верное слово — ни надежд, ни мечтаний. Куда же девались те недавние видения, которыми грезила у лагерного костра на окраине болот? Фернрод был прав — минувшее лето измотало и тело, и разум, выпило силы и лишило душевного равновесия. Настолько сильно, что по возвращении во дворец не возникло даже желания заглянуть в тронный зал, где под устроенным Ристиром покровом по-прежнему ждала своего часа выстраданная статуя владычицы, долг которой — нести утешение и помощь народу, делить с ним и радости, и беды, и труды. Не хотелось не только видеть творение стольких бессонных ночей, но даже не возникало мыслей заглянуть в мастерские, чтобы вернуться к размеренному ритму жизни и привычной работе. Меня выжгло дотла… А последние вести и вовсе скосили.
Таур-э-Ндаэдэлос… Дол Гулдур… — и нет больше места для светлого счастья, когда мы с матерью смотрели на Реку с высокой вершины Амон Ланк…
Утро не спешило расцвечивать затянутое тучами небо, словно сама Ариэн не желала отныне нести свет под своды деревьев, отданных на откуп зла, — в умирающий Эрин Гален, на юго-западной окраине которого, как теперь было известно, больше не зеленела даже трава. Я налила в кружку горячей воды и сыпнула пригоршню сушёных трав — жалкие крохи ароматов ушедшего лета, призрак того, что мы звали Эрин Гален…
Я не помнила и не понимала, как провалилась в Незримое — но оно было более милостиво ко мне, чем действительность. Я уснула. И спокойно спала, не тревожимая ни укорами совести за несбыточное, ни сожалениями по несбывшемуся. Не ужасаясь узнанному и не порываясь ничего менять. Без являющихся во снах коридоров и вихрей… в тихом шорохе листопада и потрескивании огня очага…
Разбудил меня громкий стук в дверь…