Государева крестница

Он так запомнил полученный вместе с ключом чертёж, что шёл уверенно, изредка лишь поднося к фонарю измятый листок бумаги с бледными следами свинцового грифеля. Всё было верно. Могильная, гробовая тишина царила в подземелье, он подумал даже, что ежели устроены где продушины для свежего воздуха, то его шаги могут услышать, поднять сполох. Но эта мысль не тревожила. Решёток он миновал уже три, все они исправно отмыкались одним и тем же ключом; впереди, в сотне шагов, как было указано на чертеже, оставалась последняя преграда — дверь, дубовая и окованная железом. Отшагав эту сотню, Андрей подошёл уже осторожно, прислушался — и к тому, что за дверью, и к своему сердцу. Потом, вздохнув и перекрестившись, вложил ключ.

Ведьмака тут не было. А Настю Андрей увидел не сразу: покой был едва освещён через оконце под потолком, свой же фонарь, входя, он прикрыл заслонкой. Лишь когда глаза освоились, увидел, что кто-то лежит на постели лицом в подушку, поджавши ноги и прикрыв голову сгибом руки; узнать лежащую было трудно. Он подошёл ближе — платье было не Настино, он знал её уборы почти все, эта же была в чём-то невиданно богатом, лазоревом, в жемчужном и золотом шитьё, даже башмачок, выпростанный из-под юбки, пестрел цветными шелками. И всё же...

Всё же это была она — само сердце подсказало. Он несмело протянул руку, чтобы отвести её запястье, но тут лежащая повернула голову и приоткрыла глаза, глядя на него с сонной улыбкой.

— Андрю-ю-ушенька, — пролепетала она, явно ещё не совсем проснувшись, стала приподниматься на локтях и вдруг ахнула — вскочила и села, опираясь одной рукой о подушку, а другую прижав к губам. — Ты — здесь?! Андрей!! Забери меня отсюда!

— Настенька, рыбонька моя, — он схватил её за плечи, сорвал с постели, прижимая к себе и покрывая поцелуями запрокинутое лицо, — заберу, касатушка, для того и пришёл, только тише! Он часто ли тут бывает?

— Кто, вурдалак? А ни разу не был, загнал вот нынче сюда, больше я его и не видела... Ты-то как вошёл?

— Батя дал ключ... После, рыбонька, после всё тебе расскажу, а сейчас уходим — не то, не ровен час...

Неслышно ступая по ковру, они вышли, Андрей старательно — троекратно в одну сторону, двукратно в другую — запер окованную дубовую дверь и подхватил Настю на руки.

— Ох, желанный ты мой, — простонала она, щекоча губами у него под ухом.

От неё пахло и привычно — ею, Настёной, — и непривычно, какими-то странными благовониями...

Дойдя до первой решётки, он осторожно опустил её на землю, замкнул замок и взял её за плечи:

— Настюша, сразу скажу, чтобы после этого не касаться... Ежели с тобой сделали что худое — не говори мне ничего, мне про то знать не надобно, ты для меня — знай всегда! — какая была, такой и осталась — чистая и непорочная...

— Андрюша!!

— Погоди! Я воевал, сама знаешь, на приступы ходил, когда город не сдавали добром, так что всякого повидал. И давно понял: коли женщина остаётся без защиты — что бы с нею ни сотворили, её вины в том нету, хотя иные по-другому судят, как, мол, далась и всякое такое...

— Да погоди же, Андрюша! — закричала Настя. — Как ты помыслить-то мог, неужто, случись что дурное, неужто ты живую бы меня нашёл?! Да я своими руками удавилась бы, коли меня б кто снасильничал! И раз уж про такое говорим, одно обещай: буде изловят нас — не отдавай им, греха на тебе не будет, ежели сам убьёшь, с собой же покончить — сам знаешь, на том свете не простится. Обещай мне это, Андрюшенька!

Он хотел ответить, но не смог: дыхание перехватило и голоса не стало; Андрей только покивал и, до боли прижимая её к себе, зарылся лицом в её волосы.

— Не думай такое, — выговорил с трудом, — Бог милостив, может, и не изловят... Идём, однако, каждый миг могут хватиться...

Перед наружной решёткой он пошарил по сторонам лучом фонаря, нашёл оставленный узел со скарбом, помог Насте обуться в валенки поверх башмаков, надеть тулупчик. Потом она воздела руки и он натянул на неё ряску с куколем, вторую надел сам. Юшка, когда вышли в сторожку, воззрился на Настю изумлённо.

— Экой ты, батька, несуразный, — сказал он, — мелкий, а поперёк себя ширше, и бороды не видать. Ты б, сотник, сказал загодя надрать шерсти с барана, такую соорудили бы бородищу, что любо-дорого, — до пупа б висела. Ну то что, уходим?

— Уходим, да. Перстень нашёл ли с кем послать?

— Есть там один ухарь — всю Москву ночью с закрытыми глазами пройдёт, и ни один решёточный его не приметит...

— Ну то возьми. — Андрей подал ему кольцо. — На палец налезет ли? Чтоб не утерял, не дай Бог...

— Авось налезет, а нет, так за щекой пронесёт... чай, не заглотает. Гаси фонарь, сотник, выходим...

Вышли, Юшка негромким посвистом скликал свою сарынь, потолковал с нею в сторонке, потом вереницей потянулись через лёд. Было не морозно, но к ночи слегка запуржило, за метелицей уже с левого берега не видать было не то что обеих стрельниц, но и навершья стены меж ними. Едва выбрались на Занеглименную сторону, неслышно — только кони пофыркивали, звякая удилами — подплыли низкие просторные розвальни; Юшка пошуршал соломой, велел ложиться в серёдке ближе, к передку.

— Мои позади сядут, с мушкетами, — мало ли, вдруг погоня, — сказал он. — А вас я холстиной покрою, больно уж вы приметны, чернецы. Метель метелью, а бережёного и Бог бережёт...

Андрей вытянулся подле Насти, Юшка накинул холст, стал подтыкать по краям.

— Слышь, сотник, ты там руки-то со своим попёнком особо не распускай... потому с духовным лицом блуд сотворить — оно грех вдвойне. Эдаким охальникам один путь в пекло, а там уж, сколь ни кайся, кара одна — за причинное место да на крюк...

— Гляди, тебя б за язык не подцепили. Так мы что, прямо на Можайск теперь?

— He-а, какой на хрен Можайск. Возле Новодевичьего заночуем, нам только заставу проскочить, там есть где укрыться...

— А проскочим?

— Да вроде договорено, — неопределённо ответил Юшка. — Бог милостив... К Можайску завтра ввечеру поспеете, я-то на Невель сразу подамся, поперёд вас...

— Боярин вроде говорил — ты туда поведёшь?

— Не, без меня доведут. Мне там загодя надо быть, гулящих этих поди ещё сыщи... Когда ненадобны, так они тут как тут, а как понадобятся, так с-под земли их не откопаешь...

Андрей не больно-то представлял себе эту затею с нападением гулящих людей на посольский обоз; но Годунов, обговоривший всё с Лурцыным, был уверен, что всё сойдёт как надо. Сани тронулись и быстро набрали ход, мягко раскачиваясь и изредка постукивая полозом о мёрзлый ухаб; Настя, неосязаемая сквозь надетый под ряску тулупчик, теснее прижалась к Андрею и прошептала:

— Господи, хорошо-то как... ты меня хоть за палец ущипнул бы, а то лежу и страх берёт: вдруг сон это, проснусь — а тут этот... вурдалак! Андрюша, ты не поверишь, он ведь за государя себя хотел выдать... «Я, говорит, государь!» Да грозно так. После, видать, сам ужаснулся, как я ножиком-то ему пригрозила... Андрюша, до Филиппова поста сколько ещё?

— Да вроде неделя...

— Успеем, стало быть. В Можайске, или где там будем, в первом же храме чтоб обвенчаться, ладно?

— Меня-то уговаривать не надо! Мыслил, ты до Рождества подождать захочешь, чтобы уж там отпраздновать как положено...

— Нет, ждать не хочу, до Рождества мало ли что ещё с нами станется, а ну как...

— Ничего худого, ласточка, с нами не будет, а обвенчаться можно хоть завтра, кто ж против...

— Жаль, тятя не увидит, — неожиданно всхлипнула Настя. — И как он отыщет нас там, после?

— Отыщет, — не сразу отозвался Андрей. — Ну, конешно, может, не сразу...

Тот, о ком они говорили, сидел тем временем у себя в работной и, праздно положив руки на чисто убранный верстак, разглядывал вернувшееся к нему железное кольцо с клеймом. Итак, Настёна на воле — прочее не имело никакого значения. Единственное, о чём ещё можно было заботиться, — это удастся ли им добраться до рубежа, погоню-то отрядят (ежели ещё не отрядили!) немалую... Ну да это уж как Бог даст, всего не предусмотришь...