Страница 71 из 76
— Лещика вот прихватил, оно неплохо под зелье... Ну, изопьём, дай те Бог здоровья, а поручители найдутся, отчего ж не найтись для хорошего человека, это мы спроворим...
Андрей, со спокойной уже душой, не спеша вытянул корец, зажмурился, переводя дух, оторвал и почистил о рукав краюшку калача и решительно встал:
— Ладно, пойду я, мне тут ещё к одному зайти надобно, чуть было не запамятовал...
— Дык как же! — Стражник, едва закончив обдирать обколоченного о каблук леща, горестно оглядел приготовленное пиршество. — Вроде и почать не поспели...
— Нетто без меня не управишься? Как раз до вечера и хватит. А мне недосуг, право. Гляди ж, насчёт поручителей не позабудь, я загляну днями...
Удача с замком так его окрылила, исполнила такой уверенности в себе, что он не побоялся вступить в кремль через Боравинские ворота, хотя, понятное дело, разумнее было бы обогнуть стены вверх по Неглинке и пройти Никольскими прямо к годуновскому двору. Надвинул поглубже драный треух, лицо упрятал в поднятый ворот тулупчика — смерд смердом, вся надежда на то и была, что никто не польстится, не снизойдёт до любопытства...
Димитрий Иванович оказался дома, вышел сразу, не заставив себя ждать.
— Ну что у тебя, Романыч? — спросил обеспокоенно, понижая голос.
— Здесь что, подслушать могут?
— Да нет, это я так, — постельничий усмехнулся, — по дворцовой привычке. К замку удалось ли подобраться, опробовал его?
— Опробовал, да. Подходит ключ, слава Те Господи, а то я уж опасался — могли ведь и заменить...
— Пустое было опасение, государь Никите доверял... скорее иноземца заподозрит в каком воровстве. Ну так теперь что дале-то делать будем?
— Теперь идти туда надо. Нынче же и пойду.
— Не торопишься?
— Помилуй Бог, Димитрий Иванович, куда ещё мешкать?
— И то верно...
— Так ты людишек мне подобрал ли? Душ пять, боле не понадобится, мыслю. Туда-то я один, эти снаружи покараулят, на случай. Мало ли, вдруг дозор какой!
Годунов прошёлся по палате, пощёлкивая халкидоновыми чётками, вздохнул:
— Мыслил я насчёт людишек-то, да оно, вишь, как выходит... Не обессудь, Ондрюша, не могу я тебе дать своих холопей. Не могу.
Андрей показалось, что он ослышался.
— Как, не можешь? Обещался же, Димитрий Иванович!
— Не могу, — твёрдо повторил постельничий и сел напротив, упираясь в расставленные колени. — Я, Романыч, может, и не ёрой, однако и труса понапрасну не праздную. На человека надёжного полагаюсь без опаски... в твоё дело не сробел же влезть по уши, хотя Бог его знает, как оно ещё обернётся! Однако доверяться тому, кто ненадёжен, — это уволь. Этого опасаюсь... у меня ведь и Бориска на руках, и Ариша, и я в ответе за них. Тебе верю, ибо знаю твёрдо: схватят тебя, упаси Бог, так ты скорее язык откусишь, чем назовёшь тех, кто тебе помогал. Ну а уж коли опричь дознаются, знать, на то воля Божия! Холопа́ же, сам ведаешь, что за люд. Случись что, так тут же и выложат, чьи они. Неужто отпираться станут?
— То верно, — не мог не согласиться Андрей. — Ладно, обойдёмся без караула. Со стражником и сам управлюсь, а там уж как Бог даст.
— Нет, один ты не обойдёшься! Я сказал, что не могу дать своих холопей, так на Москве что, иных нету? Будут тебе людишки — вчера ещё велел Юшке набрать по кабакам шпыней с полдюжины, самую оголтелую сарынь. Они и покараулят.
— Мыслишь, понадёжней будут твоих?
— А их надёжность нам ни к чему, они и знать, окромя Юшки, никого не знают. Юшка же, хоть и ленивая стерва, человек верный. Они вас до места и проводят.
— Посольство тронулось ли уже?
— В пути, — кивнул Годунов. — Арап твой с ними поехал.
— Юсупыч? Как это понять — «с ними»?
— А вот так. Он тогда день у меня просидел, потом подался обратно к Елисейке: я, говорит, на посольское подворье был зван, подагра господина посла одолела, а я, про то услыхав, и вызвался. Меня, мол, один италийский знахарь учил исцелять подагру. После того арапского врачевания господин посол словно на свет народился, а как отъезжать собрались, подал в Посольский приказ прошение: есть, мол, у лекаря Бомелия помощник сарацинского племени, кой изрядно врачует подагрическую хворь, так они тому лекарскому помощнику просят дозволить выезд с посольским обозом, понеже ихний немецкий дохтур подагру исцелять не горазд. Ну Елисею куда было деваться? Отпустил арапа. Жалованье только не заплатил, сквалыга заморский.
— Да, изрядно придумали... и слава Богу, я за Юсупыча неспокоен был, — рассеянно сказал Андрей. — Ну а с нами как будет? Посольство-то как нагоним?
— День-другой пересидите у меня под Можайском, а после Юшка поведёт вас к Невелю, там и совокупитесь с посольскими...
Андрей помолчал, потом спросил, был ли ещё разговор с Никитой. Годунов отвечал, что разговор был, и дважды, но Фрязин съезжать отказался твёрдо — он, мол, не заяц, чтобы на старости лет петли петлять.
— Может, мне с ним ещё потолковать...
— Боже тебя упаси там показываться, — сказал Годунов. — В Коломне наверняка уж хватились, а станут тут искать, так первым делом к фрязинскому двору почнут принюхиваться. Да и не было бы толку с того разговора! Никита — мужик-кремень, как сказал, так оно и будет.
— Он что ж, не понимает, что, ежели я Настю оттуда выведу, первый спрос будет с него? От кого иного мог я проведать про тайный ход?
Годунов молча развёл руками:
— У тебя, Романыч, иные теперь заботы. А Никита, что ж, чай, не ребёнок и распорядиться собою волен. В твои годы того не понять, а ведь и так бывает, что иссякнет в душе охота жить далее...
— Понять могу, однако это если бы с Настёной стряслось худое. Ну а коли всё добром обойдётся? Чего ж заранее-то панафиду петь?
— Не токмо в Насте дело, — строго сказал постельничий. — Дочь для отца — отрезанный ломоть, как бы там ни обошлось. Никиту, чую, иное гнетёт. Рассуди сам — сколь годов служил великому государю верой и правдой...
— Да уж, дослужился... Димитрий Иванович, а как известишь его, удалось ли?
Годунов хлопнул себя по лбу и полез в подвешенную к поясу кису:
— Вот, вручить тебе велел! Чепь со зверушкой — припаять, што ль, надо было... И ещё вот. — Он протянул Андрею грубое железное кольцо с выбитым на нём фрязинским мастеровым клеймом. — Ежели, даст Бог, всё сойдёт как надо, отдашь перстень Юшке — он немедля пошлёт Никите, то и будет весточка...
17
Началось с недоброго: стражника — не того, с кем Андрей бражничал днём, а его сменщика — шпыни всё-таки порешили с маху, хоть велено было настрого: оглушить, связать, оставить с кляпом во рту (впрочем, верно и то, подумалось ему уже после, что легче было бедолаге помереть сразу, чем испустить дух в Разбойном приказе: с рук ему эдакое упущение всё равно бы не сошло). Огорчённый бессмысленным этим смертоубийством, Андрей оставил Юшку в сторожке (шпыни хоронились в сугробах вдоль берега, сани же были укрыты в чащобе за Неглинкой) и, плотно притворив дверь, зажёг фонарь и отомкнул решётку. Пройдя по сводчатому каменному проходу шагов с полсотни, прислушался — впереди было тихо, стащил рясу и вместе с приготовленной для Насти сложил на пол. Скинул и тулупчик. О том, придётся ли снова здесь одеваться, подумалось как-то покойно, отрешённо — вроде как бы не о самом себе, не о ней...
Так же отрешённо подумал он — в который уж раз! — и о другом: что будет, если ведьмак окажется там. Время они с Годуновым рассчитали вроде бы верно — раньше третьего часа ночи[26] Иоанн Крестовую палату не покидает, но мало ли что взбредёт ему в голову... Андрей знал одно: Настю он не уступит никому. Рукоять сабли была привычно под левой рукой, шестизарядная пистоль (та самая, что чинил когда-то Никита) весомо оттягивала кушак. Ещё недавно поднять руку на государя было для сотника Лобанова так же немыслимо, как совершить жуткое кощунство в храме, — скажем, выплюнуть Святые Дары. Сейчас он знал, что не остановится ни перед чем, попытайся кто преградить ему путь. Попытаться же мог только один — Никита прав: в тайных проходах стражу не ставят, на то они и тайные. Может, Андреем владело какое-то безумие, но он знал твёрдо, что, коли придётся, пролить кровь венценосца ему будет не труднее, чем шпыням было зарезать бедолагу стрельца...
26
По-нашему — 21.00.