Государева крестница

— Ну что ж, красавица, ступай-ка теперь туда!

Против ожидания застенка не оказалось и там. Войдя и оглядевшись со страхом, Настя немного успокоилась: покой был как покой, поменьше обычного, но убранный как положено, даже с ковром на полу, только освещался чудно — через малое, под самым потолком, забранное частой решёткой оконце, за которым горел масляный фонарь. Всё-таки, может, это и было своего рода узилище? Скорее всего так оно и есть... Да не всё ли равно, подумалось ей безнадёжно, она уж который день из узилища не выходит...

Дверь за её спиной затворилась, в стене опять звонко щёлкнуло, проскрипело протяжно и уныло. Вход тайный, догадалась Настя, здесь, случись что, её не найдут сроду, могут и голодом уморить. Верно, не надо было с вурдалаком-то лаяться... а теперь он осерчал, не зря грозился — погоди, мол, будет тебе! Господи, да что же это её так все покинули: и тятя, видать, до государя не допросился, и Андрей этот сидит, что ли, в своей Коломне, словно бесчувственный...

Андрей между тем (и отнюдь не бесчувственный) находился гораздо ближе к Насте, нежели она предполагала, — их теперь разделяло по прямой, как летит стрела, немногим более полусотни саженей. На левом береговом откосе Неглинки, у подножия кремлёвской стены и на полпути между стрельницами Боравинской и Свибловой, не всякий мог бы заприметить вросшую в землю скособоченную погребницу, теперь к тому же и занесённую снегом, с едва проторённой тропкой. Андрей, однако, отыскал её без труда, второй день присматривался, похаживая по Занеглименной стороне, а сейчас сидел внутри и пил водку со стражником, выспрашивая, как служится московским стрельцам: звероподобно ли начальство, и исправно ли выдают жалованье, и какой идёт корм. Про себя сказал, что утёк из Серпухова, больно уж донимал пятидесятник, и теперь хотел бы поверстаться в белокаменной — ежели нашлись бы надёжные поручители; а буде таковые отыщутся, заплатить за поручительство у него будет чем: в прошлом году, как отняли у литвинов Полоцк, ему таки удалось кое-чего закосить. Не так чтобы изрядно, но, худо-бедно, в накладе не остался...

— И по сей день не пропил? — изумился стражник. — Ну ты силён, палена мышь! Я ить в Литве тож был — малость там пошарпали, да только после едва ноги унесли.

— Это откуда ж?

— А с-под Орши, когда Троцкий воевода побил Шуйского.

— Да, там неладно вышло.

— Потому измены было много! Чуешь? Вот то-то и оно... Я ж это к чему вспомнил... Нас там Микола Радзивилл когда подстерёг? Генварь кончался, вроде уж к Стретенью шло. А мы как в Полоцк оттудова прибегли, так я до Пасхи всё подчистую пропил, полушки не осталось! А ты силён, — с недоверчивым уважением повторил стражник. — Чтобы за два без малого года добычу не пропить, это... — Он, не найдя слов, покрутил головой.

— На сохранение отдал жидам, — объяснил Андрей, — не то, ясное дело, пропил бы почём зря. А вы чего это тут стережёте?

— Хрен его знает, это и десятнику моему неведомо. Вроде селитру там держали, а может, и теперь держат... только ходить никто не ходит. Дверь-то и не замкнута, да решётка за нею кованая — дай Боже... и замок в ней хитрый, я таких и не видывал. Похоже, не так давно и поставлен, решётка-то из старых, вся подернута ржою, замок же чистёхонек...

— Сменили, стало быть, чтобы тати селитру не хитили, — сказал Андрей. — Слышь, а до кабака тут далёко ли?

— До кабака-то? — оживился стражник. — Да Гос-с-споди! Вона Боравинский мост перешёл, и прям вот так вот наискосок и чеши, к нему, родимому, и выйдешь...

— Надо, надо сходить, — сказал Андрей, выливая остатки из принесённой с собой глиняной сулеи. — А то чего-то и не согреться... хотя вроде и морозец невелик?

Выпили по остатной, Андрей стал подниматься, запахнув на себе драный тулупчик, но пошатнулся и снова сел.

— Не, не дойду, — сказал с сожалением. — Мне в Ливонии так однова заелдычили по темячку буздыганом[25], аж шелом прогнулся, поверишь ли, вот такая вмятина осталась — в пол-яйца куриного. Так я с тех пор как выпью лишку — вроде всё ничего, а в голове крутёж идёт, аж шагу не сделать.

— Так вот ты с чего добычу-то не пропил! — обрадовался стражник. — То так бы и сказал, а то «жидам, вишь, на сохранение отдал». Придумает такое! Русскому человеку, коли выпить надо, жид не помеха.

— Для того и отдал, чтобы не искушаться. Слышь, а вас часто тут проверяют?

— А чего нас проверять? Как смена придёт, это уж ввечеру, так и увидят, что никуда я не делся.

— Засветло обходов не делают?

— Чего их делать-то, палена мышь!

— И то верно. Тать на селитру не польстится, да и есть ли она там?

— Мыслю, ни хрена там нету, а стережём так... сдуру, как всё у нас деется. Стукнуло кому-то в голову — поставим, мол, тут стражу, и поставили. А на кой хрен, про то уж никто и не почешется. Да ты к чему пытаешь-то?

— Помыслил: может, коли обхода не опасаешься, так сбегал бы за винишком? А то ведь прям обида берёт — и деньжата есть, и есть с кем посидеть, а в посуде пусто...

— Оно конешно, — стражник сдвинул шапку на лоб, поскрёб в затылке, — а всё ж таки боязно — а ну как...

— Да чего «как»! Бердыш оставь при мне, в случае кто заглянет — назовусь твоим кумом, а ты, скажу, за нуждою побег — брюхо, мол, схватило. ..

— За нуждою далеко не бегаем — вон стена рядом, под ней и ладимся.

— Диво, что никто ещё вашего брата не словил на эдаком похабстве — обгаживать государеву твердыню. Так что, слетаешь в кабак? Да калача там прихвати, не то развезёт на голодное-то брюхо.

— Эх, была не была! — Стражник сунул сулею за пазуху, слизнул с ладони отсыпанные Андреем копейки и, прислонив к стенке бердыш, выглянул наружу, воровато озираясь направо и налево. Не углядев опасного, спустился на лёд и наискосок почесал через Неглинку в сторону Боравинского моста — только снежком запылило.

Андрей посидел ещё, охваченный внезапной слабостью — будто и впрямь пошёл в голове «крутёж». Но голова была ясной, выпил он всего ничего, благо стражник не приглядывался, поровну ли наливает Серпухове кий утеклец. Просто ему стало вдруг страшно — замок-де в решётке новый, хорошо, если не успел ещё оборжаветь сработанный Фрязиным; а ведь могли и сменить, ведьмак- то хоть и доверял своему умельцу, однако мог усомниться: тому велел ладить замки на всех тайных дверях, а после взял да и кликнул розмысла из иноземцев, аглицкого либо немецкого... мало ли ихнего брата на Москве околачивается! Тогда — конец...

Вскочив, он рванул дверь, за ней, не вплотную, а отступя вглубь аршина на три, высилась решётка с искусно вклёпанным у самого края полукруглым большим замком.

— Помоги, Господи, — прошептал Андрей, лихорадочно выдёргивая из-за пазухи подвешенный на бечёвке ключ. В скажину ключ вошёл легко, без задоринки, но повернуть его он не решался: вся жизнь — да и его ли только! — зависела теперь от того, фрязинский это замок или чей иной.

Сняв шапку, он рукавом отёр со лба выступивший холодный пот, перекрестился и, зажмурившись, повернул ключ — как научил батя — дважды слева направо, потом трижды в обратную сторону. И замок безотказно щёлкнул!

Трясущимися руками отодвинув решётку на пядь, он снова притворил её и запер замок, закрыл дверь и обессиленно опустился на приступок. Сердце успокаивалось, билось уже ровно и сильно, недавние страхи казались теперь пустым мороком. И он знал, — был уверен! — что остальное сделает как должно. Теперь всё зависело от него самого, и никто, чувствовал он, никто не в силах был ему воспрепятствовать.

Его всё-таки немного сморило, и он просидел в блаженном полузабытьи, пока не вернулся стражник. Тот ввалился шумно, едва не своротив притолоку — видать, то ли изрядно приложился ещё в кабаке, то ли не раз прикладывался на обратном пути, — вручил Андрею сулею, взболтнув в доказательство того, что ещё не ополовинена, суетливо выложил на чурбак вяленую рыбину и захватанный, в мусоре и шерсти, пшеничный калач.

25

Ударное оружие, вроде булавы или шестопёра.