Государева крестница

От внезапного удара по затылку Бомелий сомлел тут же и, упав лицом на столешницу, сильно зашиб себе нос, хотя этого уже не почувствовал. Настя, сразив люторское отродье и ещё охваченная воинственным пылом, огляделась, с раздувающимися ноздрями, и сокрушила погнутой сферой какое-то сложное стеклянное сооружение, ощетиненное трубочками и загогулинами. Битое стекло обильно посыпалось на пол. Настя злорадно обернулась к лекарю — и испуганно ахнула, прижав ладонь к губам. Колдун лежал неподвижно, лицом вниз, а из-под его головы быстро расползалась по столешнице лужа крови.

— Лю-ди!! — заголосила Настя отчаянно, распахнув дверь. — Бежите сюда, кто там есть! Охти мне, я лекаря убила!!

Дальнейшее запомнилось лишь обрывками. Её стало трясти, потом в глазах потемнело, а очнулась она, когда вели куда-то, бережно поддерживая под локти (ещё хватило сообразительности удивиться, почему после содеянного смертоубийства ведут так, а не волокут со скрученными за спину руками); люди бегали взад и вперёд, прошмыгнул щуплый старичонка с огромным носом, подобно кривому огурцу нависшим над тощей бородёнкой, глянул безумно вытаращенным глазом, всплеснул руками и умчался, подбирая полы долгого не по росту азяма. Потом лежала где-то, похоже снова сомлевши. А очнулась от морозного ветерка, была глухая ночь, тихая и беззвёздная, её посадили в тот же возок, везли недолго, опять повели под локти — вверх по ступенькам, через безлюдные тихие покои в богатых коврах, с многоцветно мерцающими лампадами под образами в тёплом блеске золота и серебра...

Когда проснулась совсем, алое солнце било в скруглённые по верху окошки, глубоко ушедшие в расписанную травами и цветами стену. Настя огляделась вокруг, дивясь и ничего не понимая, где она, почему и было ли вечор всё то, что теперь то ли мерещилось, то ли вспоминалось как дурной сон, — запертый возок, и дальный вопль Онуфревны, и странный запах дыма и уксуса в лекаревых палатах... и сам он, головой в луже крови на столешнице! Но если она убила его, зашибла до смерти... то почему тогда здесь, а не в тюрьме, куда сажают злодеев?

Настя потрогала себя, словно желая удостовериться, не продолжается ли сновидение и теперь. Она лежала на огромной кровати, пышно убранной, но не расстеленной на ночь, и одета была лишь в кортель[21], бывшие на ней вчера шубка и опашень исчезли, она не увидела их, обведя взглядом богато обставленный покой, — видимо, её раздели в другом месте, а потом привели сюда (этого она не помнила вовсе, — видимо, чем-то опоили).

Она сбросила ноги с кровати, села, потом встала неуверенно, придерживаясь за точёный винтом столбик навеса. За окном золотился резной, насквозь просвеченный солнцем гребень на крутой чешуйчатой кровле, дальше — из-за неё — блестели маковки и кресты какого-то храма. Она долго смотрела, прикусив губу, пытаясь припомнить, где могла видеть такую нарядную гребенчатую кровлю; потом отошла в красный угол и опустилась на колени.

...Особенно усердно молилась она сегодня Николе Угоднику, чтобы помог поскорее или хотя бы вразумил, дал понять, что же с ней такое творится! Что было вчера? И почему сегодня она здесь, в этих неведомо чьих кремлёвских палатах? Она ведь теперь вспомнила: видела такие кровли, когда тятя водил в кремль. Да по Москве, пожалуй, и негде было увидеть подобное в ином месте. Выходит, и та палата, где пахло дымом и уксусом, тоже неподалёку отсюда... Опять вспомнилось вчерашнее — во всех ужасающих подробностях, вплоть до старичка с неправдоподобным носом. «Господи, Господи, прости меня, окаянную, — исступлённо шептала она, кладя земные поклоны, — Господи Иисусе Христе Сыне Божий, по велицей милости твоея прости мне грех смертоубийства, я же не хотела...»

Но тут она сообразила, что сейчас впадает в не меньший грех, ибо позволяет себе лгать, стоя на молитве. Как же «не хотела» — нечаянно, что ли, зашибла лекаря? Да нет, хотела, ещё как хотела! И злорадство испытала, когда он от первого же удара ткнулся головой в стол, это уж только потом пришёл страх — когда увидела кровь... Как же теперь посмела лгать перед образами, Господи!

И немедля следом за убийственным осознанием содеянного кощунства последовало возмездие.

Скрипнула дверь, Настя обернулась — и, цепенея от ужаса, увидела, как в палату вступает он — вчерашний покойник. Она взвизгнула и, не поднимаясь с колен, попыталась отползти, окончательно запуталась в своей кортели и упала, пряча лицо в руки. Уползать было некуда, разве что под кровать, а это ли преграда для того, кто среди бела дня — даже ночи не дождавшись! — является с того света? Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его, и да бежат от лица Его ненавидящие Его, яко исчезает дым, да исчезнут, яко тает воск от лица огня, тако да погибнут беси...

— Так страшен тебе мой вид? — любезно спросил выходец из преисподней. — Вчера, однако, ты страха не проявила, даже отвечала мне, я бы сказал, довольно... смело! Апропо, почему ты назвала меня некрещёной жабой? Жабой, натурально, считать можешь, это есть дело вкуса, но почему некрещёной? Заверяю тебя, я крещён! Неужто великий государь доверил бы иудею или магометанину печься о своём драгоценном здравии? Погляди на меня...

Почувствовав, как покойник коснулся её руки, Настя завизжала совсем уж истошно, но тут вдруг сообразила, что его-то рука не ледяная, какую положено иметь покойнику, а тёплая и живая, хотя и неприятно влажная на ощупь.

— Ты что, живой? — спросила она едва слышно.

— Вполне, — отозвался он. — А почему бы мне таковым не быть?

— Да я же тебя вечор убила! Забыл, што ль?

— Не обольщайся, дитя моё, колдуна — да ещё царского — так просто не убить. Ты хочешь напомнить, что ударила меня по голове неким предметом? О, это я помню! Ты, кстати, повредила ценный артефакт и уничтожила также иное оборудование на немалую сумму. Впрочем, не будем об этом! Вчера я от неожиданности ударился носом, и было некоторое кровотечение, но всё прошло.

— А сюда пошто меня привёз? Тятя о том знает ли?

— Отец, мне думается, уже знает, а привёз тебя не я. Ты привезена по велению великого государя...

— Пошто, спрашиваю! — крикнула Настя, поднявшись на ноги. — Это как по велению великого государя честная девица может, из храма идучи, похищена быть посреди Москвы? Ты ври, да не завирайся, оборотень проклятущий!

— Ах, как ты груба! В остальном же согласен, следовало предварительно известить об этом твоего почтенного отца, но тут что-то вышло не так. Думаю, гонец не имел времени доехать или заб... заблуждался в улицах. И ты не есть «похищенная», тебя доставили сюда со всем возможным решпектом, — льстиво продолжал лекарь. — Разве с тобой обходились грубо?

— Посмели бы! — Настя вскинула голову, но тут же вспомнила замкнутый снаружи возок. — А что в темень затолкали и замкнули, словно пса в конуре, — это каково? Да ты скажи прямо, не тяни кота за хвост, — пошто это государь имать меня велел?

— Его маестат желает, чтобы ты некое время побыла комнатной девушкой у государыни Марии Темрюковны.

Насте показалось, что она ослышалась.

— Я — комнатной девушкой? У государыни? Да я сроду тут не бывала, наверху-то, не знаю, как и ступить! У тяти спросились ли?!

— Его царское Величество, — с улыбочкой разъяснил Бомелий, — не имеет нужды обсуждать свои решения с кем бы то ни было, включая твоего достойнейшего отца... Что же до несоответствия твоих манир принятым здесь... «наверху», как ты выразилась... то ты имеешь время поучиться. Никто не заставит тебя завтра выполнять твои новые обязанности при её Величестве... немного поживёшь здесь, пообвыкнешь, научишься носить придворное платье...

— Мне и своего хватит! Вели только, чтоб опашень отдали, а то после ищи-свищи. Новый он у меня, и пуговки серебряны до самого низу, как бы не состригли...

— Не опасайся за свои пуговки, их никто не состригнет. Твоё платье твоим и останется, пока же будешь носить иное. Ты очень возбуждена. — Лекарь взял её руку, несильно прижал пальцами запястье, помолчал, шевеля губами. — Да, тебе необходимо релаксировать, достичь покойного состояния духа. Для этого лучше всего попариться веничком, сейчас пришлю женщину, она тебя отведёт, а потом надо хорошо покушать и — спать, спать!

21

Домашняя женская одежда в средневековой России — летник, подбитый для тепла мехом.