Страница 61 из 76
— Ну, какое «близок»... Насчёт работы, конечно, иной раз случается потолковать, а про иные дела Боже меня упаси с ним заговорить.
— Как он в обхождении? — спросил Андрей. — Мне-то самому не случалось, а говорят по-всякому: те — будто приветлив бывает, прост, а иные в обморок падают, едва глянет... грозный, говорят, государь.
— А он, думаю, для кого грозен, а для кого и нет. С простым-то людом он и сам прост, с ними ему делить нечего, а вот знатных не любит! Ковы, говорит, на него строят, изменить норовят... Наверху, говорит, ни одному верить нельзя. Особливо Рюриковичей не любит, удельных этих князей...
Андрей покосился на стенку, за которой, похоже, должна быть та повалу та, где он остался ночевать в памятный день знакомства с Настей; вспомнился вдруг ненароком подслушанный тогда разговор о каких-то тайных покоях и подземном ходе из государевых палат. Мастер-то тоже умеет, когда надо, язык придерживать за зубами, вишь как прибеднился: только, мол, и случалось потолковать, что насчёт работы, а про иные дела — Боже упаси... Он подавил улыбку, представив себе смятение Фрязина, поделись он с ним сейчас этим воспоминанием.
— Я вот чего подумал, — сказал Никита. — Нешто стало бы худо, коли я б государю помог того иноземного выползня в истинном свете увидать, яко вора и злосоветника?
Андрей встал, прошёлся по покою, снял со стены самострел и крутнул вертушку, скрученной из бычьих жил тетивой туго отводя назад к прикладу короткие рога. Потом отпустил тетиву, повесил оружие на место и обернулся к Фрязину:
— Никита Михалыч! А ты поручился бы, что в истинном свете государь его ещё не видел? Может, злосоветник ему и нужен? Это одно, что хочу спросить. А есть и второе: ты не смекнул, для кого это Бомелий о Насте хлопочет, ась? Не думал ещё? Так подумай... Тогда, может, и понятнее оно станет, почему Годунов таил это от тебя...
Никита долго молчал, глядя на Андрея так, будто не узнает — он или не он.
— Ты что говоришь-то... да как те на ум могло такое взбрести? Чтобы государь!.. Я не про то, как он своего лекаря видит, то ихнее дело, промеж себя пущай и разбираются. Однако, чтобы Елисей Настю мою для государя промышлял?! Опомнись, Андрей Романыч, это ж надо ума лишиться — такое помыслить! Она ведь...
Он запнулся, словно не решаясь договорить, потом решительно махнул рукой:
— Ладно уж, от тебя тайного быть не должно! Никому доселе не говорил, тебе скажу! Настёна-то наша — крестница государева...
Тут уж Андрею пришёл черёд застыть от изумления.
— Как то есть крестница? — спросил он не сразу.
— Да вот так, зятёк! Божатко её — сам царь-батюшка Иоанн Василия!
— Это что ж... — Андрей не мог найти пригодных к случаю слов, — ты... в кумовья к нему напросился?
— Я?! Да как те помыслиться такое могло! Я что, о двух головах, чтобы государю в кумовья лезть? Сам же он и вызвался, у меня, вишь, хозяйку тогда Бог прибрал, оно в один день и вышло — её на погост везти, а поп крестины назначил...
Выслушав, как оно тогда получилось с Настиными крестинами, Андрей и вовсе перестал что-либо понимать. Одно ясно стало: «сватовство» замышлено не для государя — даже ведьмин внук на такое не посягнёт, распалиться похотью на крёстную дочь! Андрей почувствовал, как немного отлегло от сердца, всё-таки самое страшное оказалось наваждением. Однако для кого тогда хлопочет Бомелий?
— Просто голова кругом идёт! — воскликнул он. — Ладно, Михалыч, Настю дожидаться не стану, мне ещё к полковнику надо. Насчёт же Бомелия помыслим, как его окоротить. Есть у меня один человек... Помыслим! Одно хочу сказать: Боже тебя упаси государю хоть слово про него молвить. Бомелию то лишь на пользу пойдёт. Само собой, и про Годунова молчать надо... что он ко мне тогда приезжал. Да ты это и сам понимаешь...
Выехав со двора, он привычно поворотил вправо, на Китай-город, но тут же дёрнул левым поводом, заставив присевшего на задние ноги Орлика крутануться на месте. Нетто добежать до храма? Тут недалеко, и служба, похоже, вот-вот завершится — заодно и проводил бы до дому... Да нет, неловко будет, Юхим когда уж доложил, что вернулись. А вдруг там и впрямь что неотложное? Зря-то боярин не стал бы выкликать из Коломны... Ладно, с Настёнкой — завтра, лишнюю ночку прождёт, то не беда!
В кремль он въехал через Никольские ворота — двор Годунова был расположен тут же, у стены, возведённой вдоль берега Неглинки. Его уже ждали — сразу повели в палаты. Андрей даже заробел слегка, представив себе, как гневается заждавшийся Димитрий Иванович. Тот, однако, не гневался — встретил приветливо, тотчас велел подавать ужин.
— К Фрязину заезжал? — спросил он понимающе.
— К нему... Настю хотел повидать, да разминулись — к вечерне ушла с мамкой.
— У них там... ладно ли?
— Слава Богу. Димитрий Иванович... не знаю, толком ли сделал, а только я ему рассказал. Ну про Бомелиево-то сватовство! Теперь вот голову себе ломаю, — может, не надо было? Ежели ты ему про то не стал говорить...
Годунов помолчал, концом ножа обводя узоры на скатерти.
— Из опаски не говорил, — сказал он наконец. — Никита своеволен и на язык невоздержан... Мог сорваться, большой беды натворить. А что ты ему сказал — оно и ладно, теперь чего уж! Я, Андрей Романыч, для чего тебя из Коломны выкликал... Худо тут всё оборачивается с этим... сватовством, как ты называешь. Надобно вам обоим из Москвы бежать, и неотложно.
Андрею подумалось, что ослышался.
— Бежать из Москвы — нам? Из-за этого... недоноска шелудивого мне, Лобанову, Москву бросить? Воля твоя, боярин, однако такие шутки шутить...
— Понимаю, Андрей Романыч, тяжко тебе такое слушать. Только пойми, что и вымолвить о том мне было не легше. А бежать вам надо не из-за недоноска. Если бы! Ты что, доселе не догадался, кому твоя Настасья Никитишна понадобилась?
Андрей усмехнулся невесело:
— Как не догадаться! Жутко было домысливать, а иначе не складывалось, — оно и убогому понятно, что не для себя Елисей хлопочет. Да только я нынче такое узнал, что старая-то догадка зряшной выходит...
— И что же ты такое узнал? От Никиты, смекаю?
— От него... Настёна-то чья, мыслишь, крестница?
Годунов подумал, пожал плечами:
— Мне почём знать, кто её от купели воспринимал. О том ли сейчас речь!
— О том, Димитрий Иванович! Ибо восприемником её был великий князь Московский, царь всея Руси и прочая и прочая...
Постельничий усмехнулся, покачал головой:
— Это тебе тестюшка поведал? Да, видать, крепко вы с ним к винцу-то приложились на радостях, со свиданьицем...
— Капли во рту не было, вот те крест! — Андрей истово перекрестился. — И неужто он спьяна мог бы налгать такое? Кому в голову придёт! А оно ведь как тогда получилось...
Постельничий выслушал историю Настиных крестин с недоверчивым видом, потом сказал:
— Никита, говоришь, жену в тот день хоронил, так его там, выходит, не было, когда крестили?
— Его не было, так я понял. Вроде мамка с ней туда ездила — возок, говорит, прислали, после в том же возке и обратно привезли...
— Выходит, достоверно он знать не может, истинно ли государь был её восприемником. Может, только для виду так сказал?
— Чтобы великий государь перед ремесленником назвался для виду его кумом? Посуди сам, Димитрий Иванович, мыслимо ли такое!
Годунов подумал и согласился про себя, что оно и впрямь было бы лишено смысла. Вспомнилось и другое: арап, когда в первый раз докладывал о подслушанном разговоре Бомелия с государем, употребил слов «крестница», «духовная дщерь», он же решил, что тот ослышался, неверно разобрал... или самому страшно было представить себе такое и потому отмахнулся, закрыл глаза? А ведь говорилось о «духовном кровосмешении», про то арап тоже донёс исправно. Да что же это творится, Господи! Украдкой, чтобы не заметил гость, Димитрий Иванович сунул руку под бороду, мелко, несколько раз, перекрестился. Бежать им, немедля бежать!
— Твоя правда, — сказал он. — Похоже, государь и впрямь её восприемник. И потому ты решил, что догадка была зряшной?