Государева крестница

— Вы её разделите, — пообещал Лурцинг. — Сегодня Годунов сообщил мне, что ваш племянник попал в чрезвычайно неприятную историю... я бы сказал, крайне опасную.

— Бог мой, кто не попадал в таком возрасте! Я был ещё моложе, когда однажды удрал из одного дома не только без сапог, но и без штанов, то и другое мне, правда, успели выбросить вслед...

— Камергер имеет в виду неприятность иного рода. Молодой человек собирается жениться...

— Я помню, он даже называл имя девушки. Не то римское, не то греческое — красивое имя!

— Ваша память действительно делает вам честь. Так вот, в неприятную историю попала скорее она — я имею в виду невесту вашего племянника.

— Черт побери, Лурцинг! Уж не хотите ли вы сказать...

— Нет, нет, что вы! Я хочу сообщить вам услышанное сегодня от камергера, если, конечно, вы дадите мне высказаться, не перебивая на каждом слове.

— Простите, я слушаю!

— Девушка имела несчастье попасть в поле зрения... и внимания... некоего чрезвычайно высокородного лица. Кого именно — камергер не сказал, скорее всего из осторожности. К этому лицу близок лейб-медик Иоанна, небезызвестный Алоиз ван Боммель, персона весьма подлая и опасная...

— Да, мне о нём говорили.

— Я понял так, что камергер имеет своего человека в окружении этого Боммеля и, таким образом, некоторую возможность следить за его деятельностью. Согласно информации, полученной через этого... агента, Боммель намерен похитить девушку для своего знатного друга.

Барон встопорщил усы.

— Похитить, с бесчестными намерениями?!

— А разве с честными — похищают?

— Почему же нет? Можно похитить — и жениться!

— Нет, здесь не идёт речи о женитьбе.

— Какое неслыханное свинство! — Барон вскочил и заковылял по комнате, припадая на подагрическую ногу. — Андреас уже знает о замысле этих мерзавцев? Или это только что выяснилось и он пока ни о чём не подозревает? Тогда надо немедленно дать ему знать! Пусть-ка он явится к этому типу для хорошего мужского разговора...

— Господин барон, тут всё не так просто. Насколько я мог понять... вернее, догадаться, поскольку камергер говорил довольно туманно, едва ли не намёками... так вот, похоже на то, что речь идёт об очень высоких сферах власти.

— Гм, — озабоченно сказал посол. — Вы говорите, очень высоких?

— Да, очень.

— Иными словами... Этот Боммель — он действительно лейб-медик?

— Увы, — подтвердил Лурцинг.

— Но если сам лейб-медик, как вы сказали, устраивает похищение этой девушки, то для кого же он может это делать, а? Неужели... Бог мой! Неужели это...

— Вот именно. Боюсь, что догадка, которую господин барон не решился произнести вслух, близка к истине. Поэтому тут едва ли можно рассчитывать на благополучную развязку при помощи «хорошего мужского разговора»...

— В самом деле, — обескураженно согласился посол. — Чёрт побери! А что думает по этому поводу ваш камергер?

— Он не мой камергер, он камергер его царского Величества великого князя Иоанна Московского. А что он думает по этому поводу, я с уверенностью сказать не могу, потому что боярин Деметриус Годунов — личность, как бы это выразиться, весьма многослойная. Однако сам факт, что он счёл нужным сообщить нам об опасности, нависшей над вашим племянником и его невестой, позволяет видеть в боярине скорее потенциального нашего союзника, нежели врага.

— Мне тоже так кажется. Иначе как понимать это сегодняшнее приглашение — как провокацию?

— Ну, это едва ли! Я уже говорил господину послу, что или мне совершенно изменило политическое чутьё, или канцлеру Висковатому дано указание избегать малейшей шероховатости в наших сношениях. Если это так, провокаций можно не опасаться.

— Ну допустим. Однако, раскрыв перед нами странную затею с похищением, он всё-таки сказал, чего ждёт от нас? Может быть, рассчитывает на моё вмешательство? А если ничего не ждёт и ни на что не рассчитывает, то к чему тогда было затевать этот разговор, просто чтобы поставить нас в известность? Но с какой целью?

— У меня создалось впечатление, что он действительно озабочен судьбой сотника и хочет ему помочь — с нашей помощью. По-моему, для этого он меня и пригласил — чтобы определить возможность нашего участия. Камергера можно понять, ситуация действительно не из простых. Вы приехали в страну с определённой дипломатической миссией, и для вас как дипломата выполнение этой миссии должно стоять на первом плане, заслоняя всё прочее. В том числе и судьбу некоего русского сотника и его невесты. Однако судьба родственника, вероятно, не может оставить вас совершенно равнодушным. Здесь налицо коллизия двух приоритетов — личного и общественного. Камергер Годунов не уверен, захотите ли вы в личных целях поставить под известную угрозу успех миссии, возложенной на вас руководством ордена.

— Какая странная постановка вопроса, — фыркнул барон, снова пристраивая на скамеечке больную ногу. — Почему непременно или — или? И причём тут, в конце концов, наша миссия!

— Потому что дело может обернуться именно так, — невозмутимо объяснил Лурцинг. — Или мы спокойно уезжаем отсюда, увозя с собой вверенные нам послания кайзеру и великому магистру и закрыв глаза на то, что происходит с вашим племянником и его невестой, или мы — в той или иной форме — даём себя втянуть в крайне запутанную дворцовую интригу... с совершенно неясным для нас исходом.

— Да в какой — гром и молния! — форме можем мы оказаться втянуты?! — взревел барон. — Что вы всё изъясняетесь загадками наподобие дельфийского, разрази его гром, оракула?! Господин Готт-ду-нофф хочет знать, пошлю ли я своих рейтаров охранять спальню этой приглянувшейся медику девицы? Нет, не пошлю! Так какого тогда чёрта он от нас ещё ждёт?!

— Девица, вынужден заметить уточнения ради, приглянулась не лейб-медику, а кое-кому повыше. Поэтому речь не об охране её спальни, на что наши рейтары явно не годятся, но о её побеге... естественно, вместе с племянником господина барона.

Господин барон разинул рот:

— О побеге... до похищения?

— После похищения, полагаю, устроить это будет труднее. Камергер дал понять, что сможет вывезти из Москвы их обоих и укрыть на какое-то время в своих владениях. Но только ненадолго! Что он хотел бы услышать от нас... точнее, от господина барона — через моё посредство... это подтверждение того, что мы потом сумеем помочь им перебраться через границу.

— Какую именно? В Ливонии сейчас больше границ, чем просёлочных дорог. Куда они захотят перебираться — в Пруссию, в Литву, на земли польской короны, к шведам, к датчанам?

— Я слышал, беглые московиты предпочитают селиться в Литве, на землях князя Константы Острожского. Там, понимаете, ещё вопрос вероисповедания... жить среди католиков или лютеран им труднее, а Острожский всемерно отстаивает интересы православной конгрегации.

— Ну, это их дело. Насчёт нашей помощи... — Барон помолчал, пожал плечами. — Честно говоря, не очень представляю себе, в какой форме мы сумеем это сделать... учитывая, что вся «наша» Ливония находится под надзором московских воевод... но сделать это мы обязаны. И мы это сделаем!

— Если сможем.

— Естественно, если сможем!

— А если нет?

— Что за нелепый вопрос, доктор Лурцинг! Если не получится, то не получится — это можно сказать, приступая к любому делу. Есть старое мудрое правило, рыцарское правило кстати сказать: делай, что сможешь, и будь что будет.

— Но вы действительно согласны сделать, что сможете? И дипломатический статус вам не помешает? Я хочу ещё раз спросить: готовы ли вы рискнуть порученной вам миссией ради участия в побеге молодых людей?

— О каком риске вы говорите?! — закричал барон. — Наша миссия уже окончилась провалом — вы что, сами этого не видите? Фюрстенберга отсюда не выпустят, коль скоро он отказался присягнуть московиту и сделать нас его вассалами, по этой же причине остаются здесь и пленники. А разве не их возврат, разве не освобождение магистра было тем, ради чего нас сюда посылали? Так о какой же «миссии» можно теперь ещё говорить? Нам остаётся лишь получить послания кайзеру и гроссмейстеру и отвезти их по назначению, но это уже не «дипломатическая миссия», это задача для простого гонца! И ради неё я должен поступиться фамильной честью?