Государева крестница

— Что же?

— Как я понял, достойную девицу решено похитить...

— Похоже на то, — согласился Годунов и разгрыз орех. — Волей-то какая ж согласится... тем более и жених ей по сердцу. Умыкнут как пить дать, и опомниться не успеет.

— Значит, надобно думать, как тому воспрепятствовать.

— А тут думай не думай — ничего не надумаешь. Коли решили умыкнуть, то никто им не воспрепятствует. Ты иначе мыслишь?

— Что могу мыслить я — ничтожный иноземец? Андрей знает ли про замысел лекаря?

— Всего я ему не говорил. Сказал лишь, будто намерены к ней посвататься... а кто — не знаю, мол.

— Ты не счёл нужным сказать ему про государя? — Абдурахман помолчал, задумчиво поглаживая бородёнку, пожал плечами. — Может быть, мудрый, ты и прав... мне судить трудно. Но свататься — это одно, а похитить — совсем иное. Сваты придут, им можно отказать со всем политесом, похитителей же встречают с оружием...

— Ты желаешь Андрею смерти?

— Как можно! — Абдурахман в негодовании воздел руки.

— Однако готов присоветовать ему оружно выступить против государевых слуг? Тогда прикинь, чем такая встреча для него кончится!

— Это так, — согласился магрибинец. — Но даже в землях почитателей Пророка, где мы не ставим женщину так возвышенно, как это делают поклоняющиеся Распятому, уступить свою избранницу без борьбы есть бесчестье. Считаешь ли ты, что Андрей должен выбрать столь низкий путь, оскорбительный для мужа и воина?

— Неважно, что я считаю, он-то сам не таков. Скорее голову сложит, чем отступится... Да тебе ли его не знать! И всё же, — Годунов раздумчиво пожал плечами, — погибнуть из-за девки...

— Рассудительный, я тоже так думаю! Однако многие мужи достойнейшие гибли из-за меньшего. Хвала Аллаху, я никогда не был женолюбом, ибо смолоду испытал на себе злонравие и коварство этих созданий, но неразумно отрицать, что женщина добродетельная есть поистине алмаз души. А кто способен трезво оценить ту, на ком задержался взор сердца? Всякая избранница представляется венцом добродетели, и потому мы не задумываясь идём для неё на любую жертву. А что для воина жизнь, рядом с честью!

— Глянь, как распетушился, — сказал Годунов. — Сдаётся, Юсупыч, ты в младости тоже всласть поблудил... хоть ныне и отрекаешься от женолюбства.

Абдурахман скромно потупился:

— Что может укрыться от твоей проницательности?

— Спорить же о том, сколь разумно Лобанову рисковать головой из-за невесты, теперь ни к чему. Пустой это разговор! Коли любит, то и не отдаст, чего тут толковать. Иное надо делать, только вот ума не приложу...

— Иноземцу мало известны здешние нравы и кутюмы, а потому я, о блистательный, не смею предлагать своих советов. Однако же решений тут не так много. Если заранее смириться с тем, что уготовила судьба, то возможности две: или лекарь убедит государя отказаться от нечестивого замысла, или они осуществят задуманное, и тогда Андрею надо либо погибнуть, либо потерять честь. Единственное, что можно сделать во избежание этого, — это спрятать девицу, заблаговременно увезя из Москвы.

— Я уж об этом подумывал... Да где её, к чёрту, спрячешь? Чай, не иголка! Увезти отсюда не так просто. Ежели и впрямь что задумали, так, может, за подворьем ихним уже приглядывают? А коли хватятся без промедления, то без труда и найдут... Минуя заставы, из Москвы не выехать, а заставщики народ дошлый, всё на ус мотают. Сразу припомнят, каким путём поехали — на Тверь ли, на Рязань аль на Смоленск... Долго ли догнать?

— В любой попутной деревне можно спрятаться так, что и следа не будет...

— Эх, Юсупыч, милый ты человек! Вижу, и впрямь неведомы тебе наши нравы. Спрятаться-то можно, да ведь кто ж даст прятаться на своём дворе? Ты спрячешь, а соседи скажут: вон, мол, туда завернули, а обратно не выезжали... Утеклеца укрывать от властей — за это, брат, по головке-то не гладят!

Расписывая трудности побега, Годунов отчасти кривил душой. Пересидеть погоню в пути — ежели провожатый не дурак — сгодится и в лесу, а вот куда путь держать... Хотя и это решить можно. В вяземской вотчине Годуновых и место нашлось бы, где укрыть беглецов, и от доноса легче обезопаситься. Но как быть дальше? На время-то утаиться не диво, однако всю жизнь в нетях не просидишь, да и ему — постельничему — вроде бы невместно заделаться укрывателем государевых супостатов. Димитрий Иванович рад был посильно помочь и сотнику Лобанову, и его невесте, однако всё поставить на кон ради того, чтобы оберегать их от царского гнева, — так далеко его готовность к добрым делам не простиралась.

— Ты вроде говорил, лекарь дозволил тебе бывать на торжище, — сказал он. — С кем-либо из земляков не спознался ли? Тут и кизылбашские купцы бывают, и из султановых земель... Может, знаешь кого?

— Господин желает что-то купить?

— Не про то говорю, куплей у меня есть кому заняться. Подумал, может, их с купцами сплавить куда подале? Ты верно рассудил: девку увезти надобно, иначе беды не оберёшься, и так увезти, чтобы следов не осталось... С купецким-то караваном оно способно бы получилось!

— Караваны досматривают, — заметил Юсупыч.

— Что с того? Досмотрщики тоже люди... Да что о том толковать, коли нет у тебя такого знакомства. Ладно, Юсупыч, может, чего и придумаем.

Тебе у Елисейки-то не боязно ещё обретаться? А то гляди, как бы нам не переиграть!

— Я так думаю, пока ещё могу там посидеть.

— Ну, тебе виднее.

Годунов хлопнул в ладони, вошедшему служке велел проводить гостя — арап всегда пробирался в палаты тайным ходом, чтобы кто-то невзначай не увидел. Оставшись за столом в одиночестве, Димитрий Иванович налил себе ещё, однако пить не стал. Вино уже слегка затуманило голову, а сейчас было над чем поразмыслить. Дело с сотником и его невестой сказывалось хлопотливее, чем можно было принять вначале. Мысль об иноземных купцах не случайно посетила его — он уже давно понял, что Андрею, если он не захочет отказаться от Насти, нет иного пути, кроме как за рубеж. Однако чего ради думать про султановы земли? Слава Богу, есть и поближе...

12

— Судя по вашей кислой мине, — сказал посол, — сегодня господин канцлер ничем нас не порадовал. Или вы просто не успели ещё оттаять с улицы?

— Мороз сегодня не так уж силён, — отозвался Лурцинг, прикладывая ладони к печным изразцам. — Такой случается и в наших краях, хотя ближе к Рождеству. Насчёт канцлера вы не угадали, его сообщение самое приятное: Иоанн принимает нас на будущей неделе, так что можно собираться в обратный путь.

— Слава Иисусу Христу, — с чувством произнёс посол и осенил себя крестным знамением. — Я уж боялся, что придётся тут зимовать!

— К счастью, нет. Однако по поводу моей «кислой мины» господин барон может похвалиться своей наблюдательностью. Я в самом деле озабочен... и боюсь, это моё состояние придётся разделить и вашей милости.

— Иоахим, вы меня пугаете!

— Пугаться пока рано. Хотя... почём знать? Когда я выходил от канцлера, один писец тайно передал мне приглашение господина камергера посетить его по возможности скорее. Что я и сделал.

— Это было не опасно?

— Не думаю, я ведь уже давно испросил у канцлера дозволения время от времени знакомиться с достопримечательностями Москвы и, в частности, кремля. В случае чего могу сказать, что ввиду скорого отъезда решил зайти попрощаться с господином камергером, к которому был вхож по рекомендации господина канцлера...

— Такая рекомендация была? — удивился посол.

— Разумеется. Вы же помните: когда Висковатый прямо спросил меня, с какими целями я так прилежно обнюхиваю московские подворотни, и мне пришлось рассказать о госпоже фон Красниц...

— Ах да! Да, да, помню, он посоветовал вам обратиться к одному бояру...

— Совершенно верно.

— И этот бояр был камергер Готт-ду-нофф. — Посол щёлкнул пальцами. — Иоахим, оцените юношескую остроту моей памяти! Однако рассказывайте дальше, мне не терпится разделить вашу озабоченность.