Страница 8 из 15
Так и случилось, что невольно и не понимая того, оказалась я между этими партиями, ненавидима со всех сторон. Меж тем, не понимать намерений Его уже стало невозможно, а я исчерпала все средства избегать окончательного решения…
Штаб-ротмистр невольно сжал кулаки.
— Вам известно, как ведутся такие дела, с какою бесстыдною простотою устроен этот обычай. Но я не хотела быть частью этого, мое нравственное чувство не позволяло мне, подобно прочим, принять все преимущества подобного положения и наслаждаться ими. Его царственная особа вызывала во мне трепет и благоговение — но как же далеко это было от того, что могла бы я назвать сердечной склонностью!
И тогда я решилась — и бросилась к ногам государыни, отринув всякую стыдливость и взыскуя у ней защиты и покровительства. Признаюсь вам, в ней нашла я понимающую душу — и как же жаль мне, что оказав мне великую честь своею дружбой, не могла она повлиять на мою судьбу. Мне оставалось лишь покориться, вопреки моему нраву, склонностям, убеждениям… Отказ был немыслим, Он не терпит отказов или капризов.
Мы обе рыдали в объятиях друг друга, и я уже малодушно помышляла о том, чтобы свести счеты с жизнью или уйти в обитель, к чему также никогда не имела ни малейшей душевной склонности.
Если и теплилось во мне ожидание любви, свойственное юношескому возрасту, то пример государыни погасил те надежды навсегда.
Видя ее мучения, ее несчастную судьбу, невыносимо мне было невольно стать причиной еще горших страданий Ее Величества. Я готова была на все, почти решилась на безумный побег…
Как вдруг явилось неожиданное спасение — меня навестил старый знакомый моего отца, что часто бывал у нас прежде, а потом куда-то запропал. И буквально, едва успев поздороваться, сделал мне предложение!
— Фон Корш… — проронил граф.
— Да, барон и мой супруг.
========== Часть 6 ==========
10.
Прекрасное лицо ее застыло, будто маска. Она сидела, погруженная в себя, казалось, переживая заново обстоятельства своего скоропалительного брака.
— Барон был, кажется, много старше вас, сударыня… — попытался помочь ей Гаранин, смутно припоминая благообразного генерала с седыми бакенбардами.
— Да, он был соседом и приятелем моего отца, — продолжила она свой рассказ. — Он бывал у нас частенько — помню, как его тяжелый взгляд останавливался на мне, — а потом вдруг бывать перестал… Увы, я слишком поздно узнала, что явилось причиной такой перемены. Впрочем, даже знай я, что это могло бы изменить?
— Отчего же он рассорился с вашим родителем?
— Об этом мне рассказала нянюшка уже после свадьбы. Папенька отказал Ивану Леопольдовичу от дома после того, как тот попросил у него моей руки.
— Что же в том дурного? Он был друг дома, хотя и в летах…
— Иван Леопольдович попросил моей руки, едва только я вышла из детского возраста, это было за гранью всяких приличий… Папенька был оскорблен, что приятель его, старше его годами, ходил к нам и смотрел на меня, в сущности, ребенка… такими глазами, понимаете?
О, Гаранин вполне понимал и сразу же от души возненавидел покойного сластолюбца.
— Теперь мне представляется удивительным: как, как могла я быть так наивна, так глупа?! Я держала барона за кого-то вроде моего отца, доброго и ласкового пожилого человека, друга и защитника. Я радовалась только, что счастливый случай привел его ко мне и спас меня от позорной роли при дворе.
Итак, я получила от Ее Величества положенные мне три тысячи рублей приданого и личный подарок, который с нежностью храню до сих пор. Мы с Иваном Леопольдовичем поспешно и тайно обвенчались и прямо из церкви поехали прочь из столицы. Государыня приняла на себя всю тяжесть императорского гнева, настаивая на своем праве выдать меня замуж, не спросясь, и отпустить от себя так спешно. Сие было противу правил, однако все уж свершилось и делать дальнейший скандал Он не захотел.
Анна Павловна встала и отошла к окну, отвернувшись от своего собеседника, который понял, что сейчас воспоследует мучительная часть ее исповеди.
— Как могла я воображать, что он, с его благородными сединами, не станет настаивать… на своих правах?
Она поколебалась, подбирая слова, потом оставила это и ринулась как в омут, сбиваясь на шепот:
— Те стороны супружества, которые… должны, как считается, приносить счастье при взаимной склонности мужа и жены друг к другу… мне стали лишь невыносимой мукою и проклятием. Во мне не было, боюсь, надлежащей даме кротости. Я знала свой долг и покорилась, но душа моя оставалась вольной… вольной ненавидеть моего мучителя.
Граф вскочил и подошел ближе, смотря в ее хрупкую спину. Протянул было руку к ее плечу и отдернул, не решившись прикоснуться. Плачет? Но она повернулась решительно к нему, и он увидел сухие, горящие опасным огнем, глаза.
— Было лето, он привез меня в свое имение. Соседи обрадовались было новому развлечению в сельской глуши, и стали охотно навещать нас. Вскоре барон, однако, прекратил с ними всяческое общение. Любой взгляд на меня, не говоря уж о комплименте, выводил его из себя, любой невинный разговор почитал он за бесстыдный флирт… молодые люди изгонялись самым невежливым образом, в молодых же дамах подозревал он сразу дурное на меня влияние. За молодыми последовали и пожилые, и скоро остались мы без визитеров — два несчастных человека, приговоренные ко взаимному существованию, полному жестокости.
Ибо, граф, если потребно было бы описать характер моего супруга, Ивана Леопольдовича, одним словом, слово это было бы — жестокость.
Михаилу Петровичу пришли на память смутные слухи об отставке генерала фон Корша — что-то об запоротом до смерти солдате… По спине его пробежал холодок ужаса.
— Он был жесток со своими собаками, со своими лошадьми, со своими дворовыми… и со мною. То был ад. У нас началось нечто вроде странной войны: он все будто победить, сломать меня хотел, а я все не ломалась да не ломалась…
Сердце графа сжалось от жалости и сострадания к ней, он подавленно молчал.
— Я находилась во власти моего мучителя два бесконечных года…
— Но отчего вы не прибегли к помощи, отчего не пожаловались никому?
— Граф, вы будто не знаете, что в отечестве нашем жена принадлежит своему мужу… Да и кому могла я пожаловаться на одного из богатейших людей в государстве, на могущественного аристократа и генерала в отставке? Императору, чей гнев я на себя навлекла своим дерзким побегом? Нет, спасение мое явилось с неожиданной стороны…
…От дворни ничего не скроешь: весь этот стыд, все мучения были на виду у слуг. Правда, они были столь запуганы им, что дальше это не пошло, как обычно бывает с господскими тайнами — горничная скажет по секрету поварихе, та шепнет на ушко сватье из другого дома, и покатилось…
Но дворня Ивана Леопольдовича боялась не то что гнева хозяина, а даже просто взгляда его… Мы прослыли затворниками, но и только. Однако же прислуга жалела меня, я всегда это знала.
Особенно сочувственные взгляды встречала я от Яшки, помощника нашего конюха. Мы были ровесники, товарищи детских проказ. Только его да нянюшку позволил взять мне из моих прежних людей муж. Конюшонок был смышлен, привык к доброму обращению со слугами, принятому у отца, и по-видимому, страдал и сам в нашем мрачном доме.
И вот однажды была я разбужена поутру воплями на дворе. Кинувшись туда, увидела я мужа, лежащего на земле в луже крови, с разбитой головою. Он был мертв без всякого сомнения; я поняла только, что жеребец сбросил его. Надо сказать, что Иван Леопольдович, несмотря на преклонные годы, был вполне бодр и имел обыкновение ежеутренне прогуливаться верхом. В тот раз, однако, конь взбрыкнул, как только барон вскочил в седло.
Все голосили и суетились вкруг него, я же будто окаменела и смотрела на беснующегося жеребца, которого пытался успокоить Яшка. И потому только могла увидеть, как рука его, скользнув под седло, вынула оттуда окровавленную железную колючку, которую мгновенно спрятала в карман штанов. Глаза наши встретились.