Страница 7 из 15
Отдавая себе отчет в том, что пакт их с баронессою, таким образом, закончен, он принудил было себя несколько отстраниться от частых посещений ее дома, однако вскорости, получив от нее обеспокоенное письмо с вопросами о самочувствии, явился, и на ее упреки обещал полушутливо более визитами не манкировать.
Они заговорили о погоде, затем натурально перешли на близившийся в доме губернатора первый бал, открытие сезона. Приготовления уж завершались, приглашения были разосланы. Говоря о том, Анна Павловна казалась чем-то раздосадованною; на его вопрос отвечала она, смутясь, что просит его о дружеском одолжении. Все что угодно, был ответ.
— О, не обещайте так опрометчиво, пока не узнали, в чем моя просьба, — лукаво сказала она.
— Я всецело доверяю вам, баронесса, о дурном или неисполнимом вы не попросите, — вынужден был рассмеяться Гаранин.
— О, не будьте так уверены! От Амалии Карловны знаю я, что вы обыкновенно не танцуете…
— И без меня достает кавалеров, с коими танцевать дамам куда приятнее.
— Михаил Петрович, спасите же меня от пары несносных воздыхателей; если вы мне откажете, буду принуждена я записать нынче в бальную книжку пару персон, с которыми проскучаю безбожно котильон и мазурку.
Предложение было неслыханное: и то, что исходило оно от дамы, и то, что дама эта была необыкновенною красавицей — как тут было возможно отказать, кто посмел бы?
— Располагайте мною вполне, Анна Павловна, что там котильон — чтоб вас спасти и камаринского спляшу, коли пожелаете.
Ну, стало быть, дело улажено, — с улыбкою ответила она, вообразив невольно графа пляшущим камаринского.
— Я никогда не спрашивала вас, — продолжала она, — надеюсь, вы не рассердитесь… откуда у вас этот шрам?
— Ничего романтического, уверяю вас. Я уж раз сто объяснял Амалии Карловне, что это вовсе не результат воинского подвига, как она себе вообразила и охотно рассказывает в обществе. Вас она угощала уже этой историей, как я разумею? — невесело усмехнулся граф. — То была вылазка, в которой я по чистой случайности и собственной неосторожности получил сабельный удар.
Нерасторопность мою, а вовсе не подвиг, ношу я теперь на лице. Вылазка та закончилась благополучно и только; повезло, что легко отделался. Так что моим уродством обязан я игре случая, вот как вы — вашей красотой. То не заслуга ваша, а причуда природы, ваше счастье… но вы, с вашим умом и вашею душою, счастья этого вполне заслуживаете.
— Счастье?! — она казалась пораженною. — Вы не знаете ничего… Счастья не знала я ни минуты с тех пор, как умер мой отец. И это лицо — причина бед и несчастий, одни из которых свалились на мою голову, а в других сделали меня виновною.
— Но вы можете составить счастье другого человека, что же в том дурного?
— Я не могу составить ничьего счастья, граф, ибо для этого надобно быть способною любить, а я любить неспособна вовсе. Все эти нежные чувства, что описываются в стихах и романах, — не про меня.
Она помолчала, смотря на него испытующе, будто ждала чего-то.
Потом просияла и живо проговорила:
— Я загадала сейчас: если вы удержитесь и не скажете той пошлости, что все говорят, что, мол, вы так молоды, вы просто не встретили еще его, вот ужо погодите, влюбитесь, да все и переменится… Весь этот несносный вздор, что говорят обыкновенно люди, которым недостает уважения просто поверить мне в том, что я себя знаю, и об себе судить могу вернее, чем прочие.
Гаранин мысленно возблагодарил Бога за свою медлительность, ибо не нашелся с ответом быстро, а ведь хотел сказать именно это.
— Что же вы загадали? — выдавил он наконец, переведя дух.
— Что вы — тот самый человек! Граф, я отчаянно одинока, я нуждаюсь в защитнике, советчике и собеседнике, в друге, который поддерживал бы меня, не пытаясь присвоить…
Вы поразили меня своею прямотой, когда выбранили меня, заступившись за друга. С тех самых пор мы сблизились, вы не станете отрицать этого. И как же я счастлива, что за все это время не видела от вас ни одного поползновения ни словом ни взглядом перейти те границы, что отделяют человеческую дружбу от пошлого ухаживания!
Гаранин счел за лучшее оставить ее в этом заблуждении.
— Анна Павловна, я не гожусь для романов, но…
— И я, и я не гожусь! — радостно вскричала она, не дослушав. — Меня и привлекло в вас, что мы с вами так схожи — презираем эти вздохи, охи, нежные взгляды!
Никогда в жизни не лишалась я чувств; краснею я, лишь когда злюсь, и ночи напролет не размышляю я о любви, целуя чей-то локон… И в вас вижу я душу родственную, практичную; вы поймете, отчего я не выйду никогда замуж, отчего ценю я так свободу, дарованную мне моим вдовьим положением.
Михаил Петрович, я должна рассказать вам свою историю, чтоб вы поняли меня совершенно… мне важно, чтоб вы меня поняли.
Именно вы, с вашей честною душой, можете судить меня и всегда указать мне на ошибку, направить меня на истинный путь и охранить от заблуждений.
Вы не поверите, но до сих пор… мне, право, стыдно говорить это… но все, в ком искала я так необходимую мне дружбу, — и почтенные отцы семейств, и мудрые старцы — рано или поздно унижали меня своим сладострастием или желали присвоить меня, пытаясь склонить к ненавистному мне браку! Как же я разочарована была в мужчинах, пока Бог не послал мне вас! На вас могу я положиться, вы никогда не станете таким, как все они!
Что мог ответить на это несчастный Гаранин? Благодаря ее доверчивому заблуждению он оказался в ловушке. Он подумал, что рад был бы иметь ее локон, чтоб целовать его по ночам… Он подумал, что любит эту женщину всем сердцем и приговорен молчать о том вечно. Но он мог сказать ей только:
— Сударыня, ваше доверие для меня свято, будьте уверены, я оправдаю его. Клянусь вам в том своею честью.
И она начала свой рассказ.
— Про мою жизнь с папенькой вам уже известно… Моя привязанность к нему была безмерна. То было не просто уважение к родителю, а много ближе; по смерти его я была безутешна. Оставшись сиротою в столь юном возрасте, притом богатою наследницей, не имела я ясных понятий о жизни; моя неопытность могла привлечь дурных людей. Ввиду этого, да еще потому, что папенька мой был герой войны, знаменитый генерал и любимец армии, определили меня во фрейлины Ее Величества.
О, Гаранин уже предвосхищал с тяжелым сердцем, что расскажет она ему далее. Нравы двора были ему известны слишком хорошо, и ничего доброго не ждал он от ее повествования.
— Государь самолично раздавал нам шифры с вензелем, беседуя недолго с каждой из претенденток.
Я стояла пред ним, едва не лишившись чувств от волнения; он говорил со мною ласково, и я была принята ко двору. Не помню, испытала ли радость в тот миг — все заволокло, будто пеленою.
Поначалу я тяжело входила во дворцовый уклад; те из нас, новых фрейлин, кто прибыл из Смольного института, росли ближе ко дворцу, и существовать под гнетом правил было им привычно. Я же жила вольно, хозяйкою в большом доме да обласканной дочерью — вообразите, каково мне было исполнять строжайший придворный устав, ни минуты не принадлежа себе и вечно под придирчивыми взглядами да выволочками! Но скоро поняла я, что самое ужасное было не это.
Анна Павловна вздохнула и продолжала, с особым тщанием выбирая слова.
— На мое несчастье, случилось мне привлечь внимание… царственной особы. По тогдашней неискушенности моей, характер этого внимания долго оставался мне неясен, и я сделала много неверных шагов, роковых ошибок.
Положение мое усугубило то обстоятельство, что я, оказавшись в центре интриг, не понимала их вовсе, беспечно не придавала значения намекам и знакам. Вы, без сомнения, бывали при дворе… Тот Гаранин, что…
— Да, он мой дядя, — нехотя подтвердил штаб-ротмистр, которому уже порядком надоело, что вечно присовокупляют его к высокопоставленному родственнику.
— Тогда вам известно все; впрочем, это всем известно, из этого уж давно не делается тайны. Положение государыни Елизаветы Алексеевны там самое бедственное… Она горда и принуждена страдать от того, что ставят ее ниже не только матушки Его Величества, но и ниже особ… о которых не следует упоминать без нужды.