Страница 6 из 15
Мысль видеть ее всякий день радовала его, так весела и задушевна была нынешняя встреча. Гусарские кутежи с картами да грубыми забавами давно уж наскучили ему, светское общество терпел он с трудом, тепло относясь лишь к Амалии Карловне, и то больше за ее сердечную приязнь к нему. Самый тон и разговор баронессы были до того новым, непривычным впечатлением, что поразили его до глубины души.
До чего непохожа была эта женщина на других, подумалось ему. До чего отсутствовало в ней жеманничанье и особая чувствительность, неотделимые, казалось бы, от женского полу, не говоря уж о пустом кокетстве, которое он не выносил. О, не понимал он тогда всей опасности этой простоты и открытости!
Так и вышло, что стали они захаживать к баронессе запросто, невзирая на светские условности. Олецкий быстро пообвыкся и уж не пунцовел всякий раз, как поднимала она на него свои очи, взял развязную манеру и чувствовал себя у ней как дома. Гаранин тоже, вопреки своему обыкновению, находил в этих посещениях немало удовольствия.
Репутация же поручика и впрямь спасена была Амалией Карловною, в первый же раз, как зашел он к ней в четверг. Как только доложили об нем, все замерло в предвкушении скандала. Амалия же Карловна, едва завидя бледного гусара, громогласно провозгласила:
— Георгий Андреевич, голубчик, составьте мне компанию за картами. Как давно не было видно вас у меня! Вы негодник, что забываете старуху!
— Да какая ж вы старуха, помилуйте! Кабы я не боялся Иван Гаврилыча… — расплылся в улыбке ободренный поручик, и злые языки принуждены были умолкнуть в его отношении.
Что же до второй части плана Анны Павловны, он тоже потихоньку сбывался, на удивление штаб-ротмистру.
8.
В тот раз, встретив их в гостиной, обратилась она к поручику с просьбой помочь ей разобраться с бумагами.
Тот полагал вначале, что делает она это нарочно, как прочие дамы, когда просят написать что-либо им в журнал: сие есть только предлог, чтоб невозбранно дать кавалеру прикоснуться рукавом, или пуще того, рукою к их ручке, вдохнуть вблизи аромат духов, насладиться чудесною близостью…
Однако, когда он, внутренне триумфируя, обратил взор свой на то, куда показывала она — что же? Увидел он несвежую тетрадь, разлинованную, со столбцами каких-то цифр, помарками… что это?! Он прислушался нехотя к ее словам:
— …просидела вчера весь день с управляющим. Однако ж я уверена, что пройдоха обманывает меня, тут не сходится многое… Да никак не пойму, отчего, уж так и этак крутила я эти цифры, не могу доискаться, в чем моя ошибка.
Поручик был несколько фраппирован — и высказался в том смысле, что он-де не приказчик и никогда не интересовался такой пошлейшей материей, на то есть доверенные люди.
— Дорогой Георгий Андреевич, — возразила ему баронесса, — а ежели не вполне доверяешь доверенным-то людям? Ставить над ними других доверенных, а над теми еще одних? Я ведь хочу в моих делах полною хозяйкой быть — а как это возможно, коли я не разберу совершенно, в чем они состоят? Да и не может такого быть, чтобы я не могла постичь того, что знает мой управляющий, уж его-то я не глупее?
— Позвольте, — решительно придвинул к себе тетрадь Гаранин, желая покончить быстрее с делами. Сам он своими бумагами занимался добросовестно, родители его были стары и, живя в деревне, от дел отошли. Управляющий сносился с ним по всякому делу, и его это нисколько не тяготило.
Увидав привычные столбцы, принялся он разбирать их, нашел быстро ошибку и стал объяснять баронессе.
Олецкий же, почувствовав необходимость привлечь ее внимание к своей персоне, заговорил о том, что негоже ручкам столь лилейным пачкаться чернилами, и что такие ничтожные предметы не должны волновать головку, столь очаровательную, и прочее в том же духе. На это ответом были два взгляда, оторвавшиеся от стола и устремленные на него, говорившие ясно: дурак ты, братец, и встрял некстати.
Дело завершено было споро, и разговор пошел уж о другом. На пути домой, однако, Олецкий поделился с другом своим разочарованием:
— Я, право же, не ожидал такой прозы от Анны Павловны… Ее увлеченность материальным — это все же вульгарно; она вела себя как купчиха… тетрадь эта засаленная, мелочные подсчеты — фи!
— Да что ж тут дурного, если женщина, вдова, хочет быть посвященною в свои финансы? Нет у нее ни мужа, ни брата заниматься этим, а насчет управляющих — права она, доверие хорошо, а проверять надо, иначе оберут и по миру пустят.
— Женщины, Гаранин, существа скорее эфемерные, неземные, им не идет такая… практичность.
А ведь права она была насчет него, подумал граф.
В другой раз увидел он, как резвый поручик сдерживает зевоту, не умея поддержать их живейший разговор о Прудоне.
И наконец, шахматы были тем последним выстрелом, что добили эту испепеляющую страсть.
Тяготясь скукою, предложил было Олецкий карты; баронесса же отвечала, что карты игра нечестная, ибо всякий волен играть лишь тем, что ему сдали. Шахматы же не в пример более справедливы, ибо выигрыш основан на равных исходных силах и заслужен лишь умением игрока.
Далее наблюдал он, невольно усмехаясь, как поручик вначале глядел на свою визави со снисходительным умилением и сыпал рассеянно комплиментами. Затем несколько подобрался и расстегнул даже от напряжения ума верхнюю пуговицу на мундире. И наконец, помрачнел и был раздосадован, проигравшись в пух и прах. Проигрывать он не любил, поражение же от дамы воспринял как унижение.
Расшаркиваясь после, пробовал он тонко намекнуть, что исключительно галантность была причиной его неудачи, на что Анна Павловна тут же предложила реванш. Олецкий выглядел скандализованным и отклонил почти невежливо. Гаранин внутренне хохотал.
========== Часть 5 ==========
9.
Результатом этой кампании стало неизбежное — Олецкий исцелялся на глазах, а сам он увязал все глубже.
Как-то утром, стоя перед зеркалом, сумрачно и горько говорил он сам себе:
— Куда… Куда мне, с этаким-то украшением…
— Анна Павловна на то не смотрят, — проницательно заметил Трофим, державший наготове мундир.
— О чем ты вообще?!.. С чего ты взял? — насторожился штаб-ротмистр, впрочем, уже привыкший не удивляться дерзости денщика.
— Сам не слышал, а только будто бы младшая княжна Кутецкая говорила, что шрам ваш страшенный, — замялся денщик, — а Анна Павловна осерчали и сказали на то: заткнись, мол, дура, тот шрам навродь мядали за храбрость, только что не снимешь.
— Так и сказала княжне: заткнись, дура? — резонно засомневался граф.
— Енто уж я от себя прибавил, — признался солдат, — а про мядаль точно, Марфа Егоровна врать не станут.
— Какая еще Марфа Егоровна?
— В услужении у них, — потупился Трофим.
— Да что же ты, каналья, за моей спиной амуры с горничными крутишь?! А ежели выпорю?
— Енто, к примеру, за что? — не испугался денщик.
Гаранин и вправду стал отчего-то весел, велел ему убираться вон, а сам, насвистывая, отправился в полк.
Сердце его уж давно принадлежало ей без остатка, но разум и гордость все держали оборону — все уговаривал он себя, что вовсе не влюблен, а думает о ней из чувства дружеской симпатии и любопытства к персоне, столь выдающейся из общего круга губернских типажей. Шансов своих у нее полагал он, видимо, так мало, что отвергал и самую мысль об ухаживании, как если бы была она обыкновенная дама, как все прочие.
Однако же капитуляция, окончательная и бесповоротная, не могла не случиться.
Поручик после унизительного конфуза за шахматами появлялся у нее все реже, отговариваясь то нездоровьем, то службою, к большому облегчению Анны Павловны, которая иной раз малодушно сожалела о взятой ею на себя обязанности, ибо раздражал он ее все же изрядно.
Граф также был вполне удовлетворен развитием сей коллизии. Окончательно поздравил он себя со спасением друга, когда на одном приеме увидал развеселого поручика, окруженного стайкою княжон Кутецких, что бросали на него томные взгляды и пищали на все лады. Гаранин содрогнулся. Олецкий же счастлив был совершенно и упивался своим успехом у юных прелестниц, забыв еще недавнее намерение свое свести счеты с жизнью.