Страница 9 из 18
Точно так же и само «лествичное» перемещение князей с одного стола на другой, в той или иной мере характерное для всей истории Древней Руси, оставляло не меньше поводов для конфликтов, связанных с претензиями князей на больший или меньший по значению стол. С князьями должен был перемещаться и их двор – дружина. Оставшиеся же без князя дружинники, особенно старшая дружина, те мужи – бояре, которые уже успели обзавестись собственными дворами и селами, оставались если не в бесправном, то в угрожаемом положении. Их владельческие права были к началу XII в. защищены законом (Пространная Правда), но гарантом закона выступал опять-таки князь.
Оседание дружины, прежде всего боярства, в городах и селах, формирование вотчинной системы землевладения приводило к тому, что боярство было заинтересовано либо в прочной княжеской власти на местах (ее смена приводила к восстаниям и грабежам боярского имущества), либо, напротив, в полной зависимости князей от местных верхов, как это сложилось в Новгороде (12, с. 133–134, 136).
Система «родового сюзеренитета» открывала перед князьями Рюриковичами две возможности: восстановление целостности владения путем борьбы и уничтожения родичей или раздел страны на ряд волостей-княжений. Однако, что характерно, ни Владимир, ни Ярослав, устранив братьев-соперников и восстановив единовластие, не сумели изменить саму систему corpus fratrum, порождавшую острые конфликты. Попыткой выработать некую систему престолонаследия, которая, с одной стороны, покоилась бы на родовом сюзеренитете, а с другой – гарантировала сохранение государственного единства, А.В. Назаренко считает «ряд» (или, как его иногда называют, «завещание») Ярослава. Суть его состояла в регламентации взаимоотношений между сонаследниками-братьями при выделенном положении старшего (сеньорат), роль которого, впрочем, сводилась к роли гаранта политической стабильности родовой системы (11, с. 515–517). Однако примечательной особенностью «завещания» Ярослава, как отмечают С. Франклин и Дж. Шепард, является отсутствие самой концепции «единовластия», как если бы киевский князь был только по виду монархом, но не монархистом в действительности, склонным увековечить монархическую систему власти. В результате оказалось, что возведенный Ярославом квазиимперский по своему внешнему виду фасад не был подкреплен созданием квазиимперской политической структуры, а на практике была отброшена даже ее видимость (21, с. 248). Порядок правления, установленный Ярославом для сыновей, был нарушен уже зимой 1066–1067 гг., и политический кризис, то затухая, то обостряясь вновь, приобрел практически перманентный характер. Что касается самой княжеской власти, то заимствованные представления о кагане или царе исчезли, оказавшись неприемлемыми для сложившейся политической культуры, не монархической по своей сути (21, с. 290–291).
Парадокс, таким образом, заключался в том, пишет В.Я. Петрухин, что те силы – князь и дружина, – которые были главным консолидирующим фактором в IX–X вв., в XI в. стали фактором нестабильности и дезинтеграции. Раздачи городов и «волостей» Владимиром Святым и Ярославом Мудрым своим сыновьям были одновременно и условием единства Русской земли под властью единой династии Рюриковичей, и основанием для княжеских усобиц в силу существования «лествичной» системы наследования княжеских «столов». «Ряд» Ярослава, разумеется, не был равнозначен позднейшим «завещаниям» князей XIII–XV вв., оставлявшим «уделы» своим сыновьям (или родственникам) в наследство на правах собственности, но это был уже шаг к «отчинному» – феодальному (удельному) распределению и наследованию столов. После бесконечных усобиц между наследниками его сыновей тенденция к формированию княжеских уделов получает правовое оформление на княжеском съезде в Любече в 1097 г. Сформулированный там новый политический принцип – «каждый да держит отчину свою» зафиксировал разделение русских земель на фактически независимые друг от друга княжества (13, с. 244; 12, с. 193–194; 3, с. 54, 62). В то же время съезд подтвердил и систему коллатерального наследования в соответствии со строгой иерархией старшинства, переходящего от брата к брату, а затем возвращающегося к сыну старшего из них. Это противоречие между патримониальной и коллатеральной системами наследования в дальнейшем стало постоянной темой политических споров между членами постоянно расширяющейся династии (21, с. 259–260, 266– 267).
Вместе с тем памятники северо-восточного, киевского и юго-западного летописания конца XII – XIII в. свидетельствуют о новых важных явлениях общерусской истории. На смену представлениям о коллективной власти княжеского рода над Русской землей приходит идея (и титул) «великого князя» как верховного сюзерена не «всей Руси», но своей волости – Владимиро-Суздальской и Галицко-Волынской земли. Идея великого княжения не вытеснила сразу традиционные представления о роде князей-братьев, дожившие вместе с распрями этих князей до эпохи феодальных войн первой половины XV в. Но тогда великий князь, по-прежнему признававшийся старейшим в роде, был уже не столько «отцом», сколько «господином» – великим князем всея Руси. В домонгольскую эпоху представления о «старейшинстве» не упрощали отношений внутри княжеского рода. Однако тенденция, истоки которой были намечены еще первыми русскими князьями, претендующими на титул кагана, тенденция к самовластию, в исторической перспективе – к самодержавию, стала вполне определенной и даже преодолевающей «родовую» традицию власти в XIII в. Путь от «ряда» к «самовластью» лежал через отчинную систему (12, с. 230).
К началу XIII в. определились четыре сильнейшие земли-княжества, в которых правили определенные ветви рода Рюриковичей, – Волынская, Смоленская, Черниговская и Суздальская, что в перспективе, по мнению А.А. Горского, могло привести к формированию нескольких (трех-четырех) крупных русских государств. Однако в середине XIII в. Русь оказалась под властью Монгольской империи, а с 60-х годов того же столетия – в зависимости от западного улуса державы Чингизидов, так называемой Золотой Орды, ставшей тогда полностью самостоятельным государством. При этом русские земли сохранили в главных чертах свою общественно-политическую структуру, в них продолжали править собственные князья. В системе властвования изменение свелось к появлению вне пределов Руси источника верховной власти – хана Орды, ставшего сюзереном русских князей. На Руси он именовался царем, т.е. обозначался самым высоким титулом, ранее применявшимся только к императорам Византии. Орда, таким образом, заняла в мировосприятии русских людей место мировой державы – «царства» (2, с. 19–20).
Зависимость от ордынского «царя», выражавшаяся в его праве утверждать русских князей на «столах» их княжеств и получать дань с русских земель, стала традиционной нормой. Соответственно, отмечает А.А. Горский, для освобождения от ига Орды должно было измениться не только соотношение военных сил, но и сложиться представление о нелегитимности власти ордынского хана над Русью и о равном с ним статусе главного из русских князей. Появление единственного бесспорного претендента на такую роль стало необходимым условием устранения внешней зависимости (1, с. 190–192).
Формированию ядра будущего Российского государства в пределах именно Суздальской земли способствовал ряд факторов. Среди них А.А. Горский выделяет установление контроля над Новгородом, оказавшимся в то время более выгодным из «общерусских» столов, чем потерявший свое значение разоренный Киев, а также отсутствие до второй половины XIV в. прямой угрозы со стороны усилившегося Великого княжества Литовского. Поддержанию у владимирских великих князей «общерусских» притязаний не в последнюю очередь способствовало признание их Ордой «старейшими» на Руси. При этом символом «старейшинства» стало обладание Владимиром, заступившим, таким образом, место Киева в качестве столицы «старейшего» из русских князей. Индикатором признания первенствующей роли Владимирского великого князя является применение к нему (хотя еще и эпизодическое) с начала XIV в. титула «великий князь всея Руси». Большое значение имело и перенесение в конце XIII в. во Владимир резиденции главы русской церкви – митрополита. Превращение Великого княжества Владимирского в центр высшей светской и духовной власти открывало в перспективе возможность одному из удельных князей, овладев владимирским столом, занять главенствующее положение во всей Северо-Восточной Руси (1, с. 204–205).