Страница 8 из 18
Соответственно, в дальнейшем, в условиях, когда все восточнославянские земли оказались под властью одного княжеского рода, необходимость в особом титуле для верховного правителя отпала: таковым являлся тот, кто считался старейшим в роде и сидел в Киеве. Княжеское достоинство стало признаваться только за Рюриковичами: князем нельзя было стать, им можно было только родиться в этой династии (1, с. 119). Однако, как отмечает М.Б. Свердлов, монополия на власть рода Рюриковичей явилась причиной возникновения особого феномена: принадлежность к этой княжеской династии становится основанием на право княжения, т.е. право управлять (владеть) той или иной территорией в рамках существующих государственных границ (16, с. 245).
Власть всего княжеского рода – «родовой (коллективный) сюзеренитет» – не был, разумеется, отличительной чертой одной лишь Руси в раннесредневековый период, так же как и деление страны на уделы между сыновьями-наследниками. Этот феномен, получивший в науке название corpus fratrum, известен во многих раннесредневековых государствах, в частности в Королевстве франков. Он предполагал непременное соучастие всех наличных братьев в управлении государством по смерти их отца, что выражалось в территориальных разделах между ними, создании королевств-уделов при сохранении государственного единства как потенции и идеальной нормы (см.: 11, с. 501–502). По мнению В.Я. Петрухина, уже из событий начальной русской истории становится очевидной цель деления на «уделы»: единственной возможностью удержать под единой властью разные племена и их центры было утверждение в этих центрах представителей одной династии – создание «генеалогической федерации» земель (по терминологии В.О. Ключевского). Однако, как подчеркивает исследователь, эта «родовая» власть по сути была антиродовой и антиплеменной, поскольку архаичным родоплеменным структурам навязывался иноплеменный правитель. Власть княжеского рода оказывалась, таким образом, государственной властью – властью, стоящей над подданными и не включенной в архаичные догосударственные структуры; экзогенность этой власти, подчеркнутую легендой о призвании варягов из-за моря, осознавали все русские правители, вплоть до Ивана Грозного (12, с. 131).
Завершение процесса формирования политически единого Древнерусского государства историки связывают с установлением при Владимире Святославиче (980–1015) новой территориально-политической структуры, при которой восточнославянские земли оказались под непосредственной властью членов киевской княжеской династии (1, с. 76; 3, 86–89). В 988 г., вскоре после принятия новой религии – христианства, он поставил князьями-наместниками в главных центрах волостей своих сыновей, превратив тем самым земли русов «в некое подобие семейной фирмы», по выражению С. Франклина и Дж. Шепарда (21, с. 180). Тогда же берет начало и «лествичная» (или «очередная») система замещения княжеских столов братьями по старшинству (12, с. 169).
Реформа Владимира, как подчеркивает Н.Ф. Котляр, не означала разделение государства на 12 (по числу его сыновей) удельных княжеств, поскольку новые правители были лишь наместниками, которых киевский князь-отец мог свободно по своей воле перемещать из одной земли в другую. И этим они принципиально отличались от своих предшественников – племенных князей, прочно укорененных в своих землях, и часто проявлявших сепаратизм при очередной смене власти в центре (7, с. 83, 86–88). Но эта система власти была эффективной только до тех пор, пока был жив бесспорный патриарх большой семьи (21, с. 180).
С точки зрения А.В. Назаренко, разделы между братьями, являющиеся главной отличительной чертой родового сюзеренитета, нельзя рассматривать ни как симптом нарождающейся феодальной раздробленности, ни как способ централизации государственной власти на том основании, что политическая власть киевского князя над князем-посадником якобы помножалась на власть отцовскую. Такие противоположные точки зрения, пишет он, являются следствием непонимания различия между уделами эпохи родового сюзеренитета и уделами эпохи феодальной раздробленности. Между тем это совершенно разные феномены как по происхождению, так и по государственно-политической сути. Первые – результат неразвитости феодальных отношений, вторые, напротив, – их окончательного развития. Первые вытекают из права всякого наследника на часть наследства, т.е. в данном случае государственной территории, охваченной данями, а вторые (по крайней мере формально-юридически) – не более чем волеизъявления сюзерена. Владимир наделял сыновей не потому, что хотел этим обеспечить централизацию государства, а вынужден был делать это, так как каждый из его взрослых сыновей имел право требовать надела. Процесс феодализации происходил по двум встречным направлениям: путем окняжения территорий и посредством кристаллизации вотчины. Изначально междукняжеские разделы как следствие родового сюзеренитета никак не связаны с созреванием предпосылок феодальной раздробленности. Но в какой-то момент развившаяся снизу феодальная вотчина заставляет князей и на свой удел взглянуть как на вотчину: феодальный экономический партикуляризм выливается в политическое дробление. В Древнерусском государстве такой момент наступает в первой половине XII в., тогда как разделы XI в. и более ранние не стоят в связи с процессом феодализации, являясь лишь следствием действия родового права (11, с. 506–507).
Из источников неясно, претендовал ли Владимир на титул кесаря и получил ли из Константинополя тот венец, который изображался на его монетах, но он носил титул каган, традиционный для политических притязаний русских князей с IX в. Каганом и «единодержцем земли своей» именует Владимира митрополит Иларион в «Слове о законе и благодати». Тот факт, что каганом назван и сын Владимира Ярослав, позволяет, по мнению В.Я. Петрухина, предполагать, что после разгрома Хазарского каганата Святославом этот титул de jure был признан за русскими князьями (12, с. 163). Известно также, что на печати Всеволода Ярославича (сына Ярослава Мудрого) князь впервые именуется по-гречески «архонтом всей Росии», т.е. «князем всея Руси». Однако этому титулу не суждено было закрепиться за киевским и другими князьями Древней Руси. Он возрождается, когда внешние исторические обстоятельства объединяют русские земли под единой властью – властью татар в «Русском улусе» (12, с. 191–192).
В «Сказании о Борисе и Глебе» Владимир обозначен и как «самодержец всей Русской земли». Однако при всех своих претензиях на «самодержавие», киевский князь не присоединил к своей титулатуре императорский титул василевса-царя, что действительно могло бы свидетельствовать о настоящих имперских амбициях Владимира. Очевидно, пишет В.Я. Петрухин, на Руси осознавалась юридическая неправомерность претензий на царский титул русских князей, в отличие от болгарского царя Симеона, который имел право претендовать на титул василевса болгар и ромеев, поскольку был не только свойственником византийского императора (как и Владимир), но и царем в пределах самой империи. Русь лежала вне этих пределов – в «Скифии», – и официально претендовать на царский титул ее правители смогли лишь тогда, когда не только Византийское царство ушло в небытие, но и когда «безбожное царство» Орды оказалось под властью московских князей – при Иване Грозном. Кроме того, более древняя «родовая» княжеская традиция вместе с активизирующейся позицией городов (волостей) препятствовали воплощению «имперских» амбиций и византийского образца на Руси (12, с. 174–175).
Нераздельное владение всей землей («всей Русью») целым родом князей – коллективный сюзеренитет, изначальное отсутствие наследственных уделов – отчин (вотчин) приводило, как отмечает В.Я. Петрухин, к неразличению публичного (государственного) и частного права, и сама государственная власть воспринималась как «частное» (семейное, родовое) право. Но именно «родовой сюзеренитет» оказывался той системой власти, которая оставляла городам (в прошлом – племенным волостям) право выбора князя. И начиная с XI в. в летописях все чаще упоминаются горожане – киевляне, новгородцы и др., которые вмешиваются в княжеские усобицы, заявляя на вече о своем предпочтении того или иного князя, не связанного с его местом в родовой иерархии.