Страница 7 из 18
Относящиеся к началу X в. два договора Руси с византийскими императорами, приведенные в ПВЛ под 907 и 911 гг., свидетельствуют о том, что «торговое сообщество» с момента своего утверждения в Киеве сразу же начало устанавливать связи с рынками Константинополя. Судя по трактату Константина VII «De administrando imperio», русы, осевшие на юге, по-видимому, больше зависели от сбора дани, чем те, которые обитали на севере. В их торговле, полагают С. Франклин и Дж. Шепард, не меха, а рабы составляли наиболее заметную и, вероятно, единственно ценную категорию экспорта, как можно заключить на основе текстов упомянутых договоров. Главной опасностью для торговых караванов русов на пути в Византию являлись печенеги, обычно поджидавшие их в районе днепровских порогов. Этим, по мнению британских исследователей, объясняется формирование в Среднем Поднепровье более прочной, чем на севере, военно-политической структуры. Если на севере «каган» русов был в большей степени номинальной фигурой, то лидеры днепровских русов являлись действующими военачальниками, которые постоянно должны были заботиться о непрерывном поступлении дани и доходов от торговли, чтобы материально обеспечивать свои дружины. Наполненные оружием подкурганные камерные захоронения некрополей на Старокиевском холме, в Шестовицах и Гнёздове являются убедительным индикатором формирования общества, организованного для ведения войны (21, с. 124).
С точки зрения И.П. Ермолаева, Древнерусское государство (Киевская Русь) в какой-то степени было создано «искусственно». Разумеется, пишет он, объединение восточнославянских племен было подготовлено внутренними социально-экономическими процессами. Но произошло оно в результате похода князя Олега на Киев при активном участии его «руси», варяжской дружины. Таким образом, варяги сыграли роль катализатора этого процесса (3, с. 33). В результате «государство» оказалось как бы привнесенным извне, «навязанным» народу, считает И.П. Ермолаев, следствием чего явилось развитие менталитета «противостояния» между обществом и властью. Военно-политическая элита («дружина»), изначально «пришлая», оторванная в основном от местного населения, объединенного в общины, долгое время (по крайней мере до середины XI в.) оставалась неземлевладельческой. Княжеские пожалования «мужам» составляли не земельные угодья, а часть государственных доходов с определенной территории, в дальнейшем развившихся в систему «кормлений» назначенных князем должностных лиц. Соответственно общество в целом делилось на два противостоящих друг другу слоя – «дружинный» и «мирской» (по терминологии И.П. Ермолаева) (3, с. 40–41).
Следует, однако, заметить, что сравнение с другими славянскими странами, как показал А.А. Горский, не дает оснований для утверждения о каком-то заметном ускорении, которое придало норманнское влияние процессу формирования государственности в восточнославянском регионе. Нет также никакой специфики и в особой, даже решающей роли дружины в этом процессе. Более того, возникновение государства у народов Скандинавии и у славян происходило принципиально сходным образом и относительно синхронно, в силу чего викинги без затруднений включались в них, а местное общество пришельцев не отторгало: этнически чужие первоначально, они были близки в социально-политическом и культурном отношении. Особую роль норманнов исследователь видит именно в объединении всех восточных славян в одном государстве. Если бы, полагает он, в конце IX столетия не произошло объединение земель по пути «из варяг в греки» под единой властью, что было вряд ли возможно без сильного варяжского дружинного контингента, то, вероятно, в восточнославянском регионе сложилась бы, по крайней мере поначалу, полицентричная государственная система. Утверждение же варяжских правителей в Киеве привело к формированию на Восточноевропейской равнине в X в. одного славянского государства, в котором скандинавская по происхождению часть элитного слоя (в том числе и группы, располагавшиеся на Севере) была быстро ассимилирована (1, с. 46–49).
Наиболее удачно отражает специфику Древнерусского государства конца IX – X в., с точки зрения Н.Ф. Котляра, предложенное Е.А. Мельниковой определение «дружинное государство» (см.: 7, с. 54; 9, с. 39). Важнейшей особенностью его социальной системы является обособление профессионального военного слоя, не связанного не только с общиной, но и с этнополитической (племенной) организацией. Специфика политической системы дружинного государства состоит в том, что государственные функции выполняются главным образом военной организацией – дружиной. Наряду с чисто военными функциями (организация завоевательных походов и обороны территории страны) дружина образует органы центральной власти, осуществляет сбор прибавочного продукта и его перераспределение (частично через контроль над внешней торговлей), а также административное управление (9, с. 40). Власть этой дружины над восточным славянством, долго сохранявшим «племенные» (диалектные) различия, не только была государственной властью, но и разрушала родоплеменные традиции – экзогенное (скандинавское) происхождение первых княжеских дружинников способствовало этому разрушению (12, с. 136).
Из включенных в ПВЛ текстов договоров руси с греками вырисовывается определенная социально-политическая структура, формирующаяся вокруг одной доминирующей родственной группы, члены которой наряду с ее главой посылают собственных представителей на переговоры с императором. Из тех же документов можно сделать вывод о существовании целого ряда «князей» и богатых магнатов. Лицам подобного статуса, очевидно, и принадлежали огромные курганы, такие как Черная Могила под Черниговом, датируемая серединой X в. Именно они, по мнению С. Франклина и Дж. Шепарда, фигурируют в трактате Константина VII в качестве архонтов, возглавлявших отряды «росов», которые отправлялись зимой из Киева для сбора дани (21, с. 124).
Глава этого сообщества представлен в договорах под титулом «великий князь русский», что, по мнению М.Б. Свердлова, может быть обусловлено соображениями дипломатического этикета либо следствием выделения киевского князя из числа других князей, возглавлявших племенные княжения в составе Русского государства (16, с. 151). Однако последовательного применения к киевским князьям определения «великий», что позволило бы говорить об утверждении за верховным правителем Руси официального великокняжеского титула, в период с конца X до середины XII в. не наблюдается. Это, разумеется, не является доказательством его отсутствия в первой половине X в., но вместе с тем указывает на специфику системы политической власти на Руси (16, с. 152; 1, с. 119).
В любом случае, содержание статей договоров, полагает М.Б. Свердлов, раскрывает положение великого князя как суверенного и полноправного правителя Руси, персонифицирующего собой государство, единственного полномочного контрагента византийских императоров (16, с. 156–158).
В договоре 911 г., однако, упоминаются и другие «великие князья», а в договоре 944 г. – «всякое княжье» и просто «князья». В них обычно видят князей зависимых от Киева славянских общностей (7, с. 63) либо представителей правящей династии Рюриковичей (12, с. 132). Их отношение к «великому князю русскому» определяется понятием «под рукою», свидетельствующим о том, что и племенные князья, и родственники великого князя являлись его вассалами. Таким образом, в первой половине X в., очевидно, существовала некая иерархия князей во главе с «великим князем русским» (16, с. 160–161; 1, с. 66).
Примечательно, что в тексте русско-византийского договора 971 г. Святослав назван «великим князем русским», как и его предшественники, Олег и Игорь, но какие-либо другие князья в нем уже не упоминаются. По мнению М.Б. Свердлова, такая ситуация свидетельствует о дальнейшей концентрации княжеской власти вследствие реформ княгини Ольги. В землях племенных княжений были организованы опорные пункты великокняжеской (центральной) власти (погосты и станы), регламентирован сбор дани, а племенные князья были либо устранены, либо стали великокняжескими служилыми людьми на уровне посадников (16, с. 224–225; 7, с. 73). Это, с точки зрения Н.Ф. Котляра, ознаменовало начало процесса превращения «надплеменного государства» в раннефеодальное (7, с. 69).