To Stop

Иккинг стоял в одном углу арены, её отец в другом, затачивая топор невозмутимо настолько, что этого было достаточно для сомнений по поводу силы противника. Астрид не могла заметить, какой именно меч в руке держал её жених, но тот был явно тяжёлым в рукояти и не до конца сбалансированным. Зато под ногами лежал щит, совершенно невидимый для человеческого глаза без источников света — она сама бы не заметила, если бы не дракон, передавший мысленный образ прямо в голову.

“Хэй, дорогая, а ты сама за мной пришла или тебя послали?” — наездница почесала возле гребней своего дракона, всматриваясь по мере приближения в детали. Много полулюдей. Много викингов. Нет освещения.

Громгильда уркнула что-то и сделала два мощных взмаха крыльями, в следующий момент уже оказываясь по центру купола из цепей, разнося дребезжащий в ночи шум и привлекая внимание.

“Когда я шла за тобой, вождь мне прикрикнул, чтобы ты сидела здесь и не волновалась. Ты была вымотана”, — самодовольно, будто в этом есть действительно её заслуга, пояснила Злобный Змеевик, перехватываясь за цепи когтями удобнее и устраивая хвост, снова разнося дребезжание по всей ночи.

Иккинг резко поднял голову и, кажется, неловко улыбнулся.

“Он не будет стараться тебя излишне опекать. Он понимает твою суть, — Громгильда снова что-то уркнула вслух, на что в этот откликнулся уже Беззубик где-то снизу. Ночь всё же время фурий. — Теперь ночь будет их помощником”.

Драконы взревели.

Полулюди закричали.

Викинги заорали.

Все требовали крови. Чьей-нибудь. Кого-нибудь. Ведь кровь, пролитая за честь — правильно пролитая кровь

(Село солнце окончательно и бесповоротно).

Дрожь, когда дракон под тобой трясет весь купол из цепей, разнося скрежет металла по всей ночи сквозь дерущих глотку существ, стала самым незабываемым ощущением. Громгильда рвала цепи, рвала когти, требуя боя и справедливости. У Астрид перехватило дыхание, руки свело судорогой, а кровь прилила к голове и зашумела, когда чётко увидела картину: вот оно, вот он, вот он, вот их оружие, вот их бой начнётся. И все они сегодня их судьи.

Меч полыхал пламенем и, возможно, это было пламя справедливости и чести, что будут восстановлены. Пламя всей той испорченной насильно крови и испорченных жизней. Или обычный гель Ужасного чудовища, воспламенённый лишь малой искрой. И лишь та искра — скопление всего правильного, во что они верили весь месяц.

Остолоп засмеялся, загоготал, перекладывая топор из одной руки в другую, будто раздумывая, не поковырять ли им прямо сейчас в зубах. Иккинг лишь сильнее воспламенил меч и левой подхватил щит.

Стоик поднял руку, беря себе время и слово. Беззубик выпрямился и расправил крылья на всю ширь, внезапно загораясь изнутри синим огнём:

— Да начнётся бой!

— Да начнется бой!

— Бой правды и чести против лжи и бесчестия!

— Бой прр-р-авды и чес-с-сти против грязной лжи и бесчестия!

— И пусть победит правый!

— И да помогут наш-ш-шему будущему ярлу Боги!

— Ибо только он достоин!

— Ибо только он достоин! Иккинг р-р-разорвёт его! — Ночная фурия разорвал небо, ударив хвостом. — Вождь победит! — снова. — Ибо только он достоин! — и снова.

Драконы взревели одинаково ужасающе, яростно и протяжно, выпуская по три залпа в небо и разламывая его, призывая саму Хель и самих ангелов-воительниц судить бой. Захлопали крыльями, гоготали и зарычали. Громгильда затрясла цепи купола вновь, вызывая самые настоящие искры.

Глаза Иккинга горели в ночи. Он был Ночной Фурией. Он был ночной яростью. И теперь ему надо было доказать, что природа когда-то не ошиблась, давая ему вторую сущность (или не ошибся он, выбирая себе ипостась; магия сложна в своём понимании).

Первый выпад отца — она не дышит — и нога Иккинга тут же подкашивается, уводя из-под удара. Второй отблеск топора — от щита идут искры, катапульту то ли заело, то ли задело при ударе; даже Злобный змеевик не хочет видеть этого слишком точно.

Это довольно страшно, наблюдать глазами своего дракона в несколько раз ближе и чётче, чем своими, и иногда Астрид хочет закрыть глаза, но не может — картинка в голове, в мозгу, въедается под кожу и отравляет изнутри беспомощностью.

Они обмениваются ударами, сильными, лёгкими, режущими и даже колющими; Иккинг пытается выжить, ему всё сложнее опираться на ногу, а отец забавляется, загоняя добычу ближе к стене. Это охота. Это игра.

Отец ударяет прямо в шею — а там чешуя, чёрная, как небо над головой, и Иккинг практически победно улыбается, отскакивая в сторону и одним движением выбрасывая баллон с газом вперёд. Эта улыбка такая правильная для викинга и неправильная для юноши, что в голове что-то замыкает и скрипит натужно. Так могут улыбаться воины, так могут улыбаться драконы, но не Иккинг.

Отец напуган, зажимает нос рукой, чтобы не дай боги вдохнуть в любой момент взрывающийся газ, а толпа вокруг негодующе орёт. Негоже! Жулик! Бесчестие! Громгильда — это Астрид, и они не отрывают взгляд. Ведь Хэддок не идиот, чтобы взрывать самого себя или выдавать положение, когда можно спрятаться в дыму и нанести один точный удар. Но с его ногой удар может стать весьма неожиданным.

Он хромает, но не спотыкается, за завесой дыма высматривая пятно чуть темнее, чем всё вокруг. А потом бросается в ядовитую стену, смело вдыхая.

Злобный Змеевик гремит цепями, точа когти и готовая броситься в бой. Астрид начинает пересматривать своё отношение к своему же жениху; пожалуй, если проводить достаточно интересные спарринги, то даже он может получить от них удовольствие. Ну конечно. Он же получеловек, как-никак; у него в крови.

Раздаётся победный рёв. Жалкий, не гортанный, басистый и слабый — так слышится после месяца с драконами под боком. Астрид едва ли верит, что отец может убить Иккинга или даже покалечить; да что там, в это никто с Олуха не верит; Громгильда обводит взглядом трибуны и подмечает отсутствие дыхания у всё ещё живых. Будто они ждут того самого волка, будто ждут Хель воплоти, будто ждут Рагнарёк, чтобы сразиться с настоящей свирепостью. А дым рассеивается.

Иккинг сидит ошарашенно на заднице, потирая практически насквозь распоротую или откушенную щёку, Астрид честно не понимает, а затем он как-то ошалело смеётся, ощущая пальцами, насколько быстро кожа затягивается, затягивается, а на пальцах нет ни капли крови. Как и на топоре Мордоворота. Или на его зубах.

Какие последствия у чудесной травки, они узнают потом. А сейчас это пара секунд, которыми можно воспользоваться.

Вот только Остолоп воин, он лишние секунды, лишние удары давать не будет, и пока молодняк собирается атаковать, прижимает свою добычу к земле, пытаясь задушить. Ведь раз не получается ранить, всегда можно просто убить. Астрид с судорогой в ладонях вспоминает, что драконам плевать на отсутствие воздуха, только кадык главное не продавить.

А затем Иккинг принимает идеальное решение — оставшийся воздух выдыхает огромному викингу с воняющей бородой прямо в лицо, и этот воздух — дым с искрами. Вождь кашляет, отступает, зажмуривает глаза и не верит. Бред какой-то. А Астрид слышит Громгильдой треск искр в этом дыме, и думает, насколько сильно оно может сжечь лёгкие изнутри.

Ему нужна капля крови. И он её получает — мечом проводит по опущенной руке, и кровь алая, в ночи такая чёрная, бежит, стекая к грязным толстым пальцам практические без ногтей и капая на каменный пол арены для боёв. Вот он, настоящий бой. Как давно арена видела нечто подобное? Как давно ждёт настоящей крови викингов?

Иккинг не встаёт на ноги под яростные и свирепые оры победы драконов, он отползает дальше, как можно дальше и как можно быстрее от Мордоворота Остолопа со своим мечом в зубах, оставляя борозды от клыков, и вынимает последний баллончик с газом Престиголова. Предупреждает. Одним нажатием воспламеняет меч, говоря, что ещё чуть-чуть — будет взрыв, и ему всё равно, потому что дракон. А вождю руку оторвёт. Или ногу. Или прекрасной бороды больше не будет.