To Stop

Астрид внезапно вспомнила снова Забияку и Задираку. Их одно большое чешуйчатое тело, которое они не могут пустить по морю и поджечь стрелами, пока Остолопы здесь. Их не открывшиеся глаза.

Мёртвые лезли в голову независимо от желания и времени, независимо от мыслей и образов. Они засели там, засели прочно, врастая с корнями во все возможные мысли.

Надо ли было говорить, что этот мужчина не вождь, раз вызывает на поединок практически ребёнка, который недавно лишился ноги? Или всеми силами скрывать слабость, которую, возможно, практически все заметили? Что именно приведёт к тому, что через несколько часов сам Иккинг скатится к телу мёртвого Престиголова?

Стоик наклонился к Иккингу с обеспокоенным лицом, начиная что-то жарко шептать. Уговаривая отказаться, точно, уговаривая потерять гордость и честь. Астрид по лицу видела, что Иккингу, впрочем, плевать на это с самой высокой площадки для полёта на их понятия и статус в деревне. Здесь было глубже, здесь другое — как нагретые руны защиты на обруче или плавящийся амулет в кулаке, как темневшая чешуя на шее и горящие глаза в один момент. Здесь по драконам.

По существу, по сердцу, по душе.

— Вы, воин с опытом в четверть века, вызываете на суд поединком едва повзрослевшего подростка-калеку, подначивая его, — проговорил Иккинг, вставая с места и прерывая речь отца, у которого, кажется, проступила сиреневая чешуя возле ушей от гнева. — Можете гордиться собой, потому что я принимаю вызов. А раз я принимающая сторона, то могу ставить три условия за трёх великих богов. Боремся до первой полившейся крови, своим оружием после заката, до восхода луны и когда небо станет ночным. И пусть боги будут честными!

Условия за трёх великих богов. Время, кровь, оружие. Один, Фрей и Локи. Сотворение, плодородие и хитрость. Драконы видят в темноте, возможно, даже лучше, чем на свету, кровь их более густая, чем человеческая, а своё оружие… Астрид никогда не замечала оружия Иккинга. Наверняка у него был какой-то меч или топор, или вообще ничего не было. Парень никогда не выставлял его напоказ, зато отлично умел уворачиваться, что шло ему в плюс. Никто не знал оружия, никто не мог по нему попасть, к тому же особенности организма. Однако у Хофферсон всё равно защемило сердце сильной болью, предчувствием, что изумрудные глаза покроются мертвичиной.

Кто же сражается, если потерял ногу меньше, чем сутки назад? Никто. Потому что умереть никто не хочет.

Иккинг вышел из большого зала, даже не хлопнув дверью — Астрид осталось только поражаться его холодному разуму и его силе воли; он смог выдвинуть все условия, которые бы сильно облегчили ему победу. Беззубик важно прошествовал вслед за своим наездником, кинув требовательный взгляд на девушку. Та тоже встала, порываясь отправиться вслед за своим вроде бы женихом, однако почувствовала сильную хватку на запястье. Александра отрицательно покачала головой, удерживая дочь на месте, и подтянула к себе.

— Ты пойдёшь со мной, — чётко произнесла она и тоже встала из-за стола, звякнув своим золотом. Это золото резало по ушам с неимоверной силой, оглушая, убирая все звуки вокруг. Есть ли у Иккинга такая мать, которая остановила бы его от необдуманных поступков, остерегала от опасностей, любила? У него только есть требовательный отец и брат, которые наверняка ставят честь выше жизни. Она должна быть с ним.

Астрид поджала недовольно губы и дёрнула руку, пытаясь вырваться. И у неё не получалось.

— Шторм позволил нам договориться о шатком мире. Не порть ничего. Нам надо поговорить, — Александра продолжала крепко держать за запястье дочь, утягивая её к противоположному выходу из-под носа собственного мужа. — Пока он не поговорил с тобой.

Астрид вспомнила, почему так часто бесилась из-за мамы и ссорилась с ней: эта женщина запрещала ей любимые вещи, любимые занятия, любимый образ жизни. Сейчас она оттаскивала от любимого, которому нужна была она, Астрид, который не позволил бы увидеть свою слабость никому, кроме неё. Им надо было потренироваться, надо было разработать план, надо… много надо.

Они протащились сквозь всю деревню до корабля. Астрид уже не сопротивлялась, когда её завели в каюту, и даже не шипела раздражённо. Лишь звала мысленно Громгильду, которая в какой-то момент откликнулась и пообещала быть рядом с ней спустя какое-то время.

— Успокойся, — Александра попробовала погладить по голове дочь, но та лишь увернулась от руки матери. — Тебе нужно что-нибудь успокаивающее…

Ей нужно было к Иккингу!

Вокруг было мало предметов роскоши, всего лишь два гамака друг над другом и небольшой столик. В каюте было темно, горела всего лишь лучинка, но Астрид могла рассмотреть каждую трещинку в дереве, каждую морщинку на лице матери.

— Присядь, давай, тебе нужно присесть, потом мы поговорим, — крепкие женские руки надавили ей на плечи, и Астрид села на гамак, боковым зрением увидев, как то же самое сделала мать. Очень действенный способ. Не говорить сверху вниз, а сесть рядом, показать, что друг. Впрочем, это же мать.

— Меньше дня назад мои друзья умерли, а сейчас отец пытается убить Иккинга, изничтожив его гордость перед тысячами. Ты предлагаешь мне посидеть тут с тобой и поговорить? — Астрид попыталась отодвинуться подальше от тёплого бока матери, но это было невозможно на гамаке.

Александра на пару секунд рассеяно замолчала, но всё же продолжила:

— Потому что это важно. Ты его любишь?

Всадница рассеянно моргнула, потерявшись в пространстве. Она даже не поняла, был ли это вопрос или утверждение, однако отрицательно покачала головой, почему-то успокаиваясь.

— Немного восхищаюсь. Уважаю. Он достоин уважения. Он открыл мне… мир? Пусть пока только малую часть, мне казалось, что ещё есть время, — пальцы перебирали шерстинки на мехе юбки, иногда сминая кожаные полоски.

Женщина довольно покачала головой.

— Я видела, что тебе приятно с ним. Хорошо, что не влюблена. В своё время я совершила ошибку, пошла за твоим отцом, спустилась с небес на землю и босиком за ним побежала. Я хотела, чтобы хотя бы ты жила спокойно и счастливо, без войн и битв, дома, в кругу любящей семьи…

Астрид с каким-то немощным ужасом в глазах посмотрела на мать, не понимая, как такое вообще можно говорить. Она хотела сделать ей так же больно, тянуще больно, как было ей сейчас внутри. Ей хотелось кричать, бить, растормошить, выдрать серые пряди, разбить её полностью, чтобы она поняла, что переполняло всё существо Астрид, чтобы прочувствовала это, чтобы стёрла маску понимания со своего лица.

Пару секунд назад она сказала, что её друзья погибли. Погибли, умерли, а к ним мог присоединиться её жених. Этот ужас, неужели эта женщина не чувствовала этого ужаса, которым пронизан весь воздух?

Лучинка разгорелась ярче.

— Что ты несёшь? — вырвалось из неё вместо тысячи ударов и криков. Хриплое, отчаянное.

Александра оставалась такой же спокойной, не изменившейся в лице.

— Тебе надо помочь ему, я понимаю это. Но твой отец… он не потерпит того, чтобы ты сейчас была рядом с ним и помогала ему. Он выдаст это за колдовство и скажет, что ты потеряна для нас, развяжет войну. Ты полукровка, Астрид, а для таких, как ты, нет абсолютно безопасного места в мире, сколько бы этот мальчик не показал их тебе. Думаешь, здесь, на острове полулюдей, сражаться женщинам разрешают абсолютно все? Когда их было больше, их женщины точно так же сидели дома и следили за детьми. Сейчас они закрывают на это глаза, но во времена покоя тебя точно так же запрут и не дадут сражаться.

Мать сейчас казалась такой далёкой. Она говорила странные и страшные вещи; она знала всё и одновременно ничего, потому что её слова были правдой и неправдой одновременно.

— Твой отец всегда берёт то, что хочет. Он возьмёт жизнь этого мальчика. Тебе надо уходить отсюда, а если у тебя есть дракон, то улетать, потому что ты не сможешь выдержать этого. В Риме…

Астрид встала резко, до закружившегося пространства, и вышла; не сдержавшись, хлопнула дверью. Она не такая рассудительная, как Иккинг.