Сильнее

И конечно, именно в этот момент я решил проснуться.

Первое, что я помню, это лицо моего лучшего друга Салли. Он стоял около кровати, смотря на меня. Я обернулся и на другой стороне кровати увидел лицо его бывшей девушки Джилл. Честно, они выглядели не очень.

Это было поздним вечером во вторник, почти через тридцать часов после взрыва. Согласно предположениям врачей, я не должен был проснуться до среды. Поэтому Салли взял ответственность на себя.

«Я закричал: „БАУМАН, ПРОСНИСЬ“, – говорит он людям с гордостью. – Я прорычал это как-то так: „БАУМАН! БАУМАН! Проснись!“ И он проснулся».

На самом деле меня разбудила рука Джилл на моей голове. Я лежал где-то и чувствовал, что что-то легкое касается моей головы, и я открыл глаза.

Все мое тело болело. Они ввели мне морфин, чтобы облегчить боль, но все равно я чувствовал себя так, будто прошел через одну из этих драк в фильме, когда плохие парни бьют тебя в живот еще несколько раз, чтобы ты запомнил свое поражение, даже когда ты уже упал. Когда я повернул голову, мне стало больно.

Я пытался сглотнуть, но не мог. Мое горло было сухим, но я не мог пошевелить языком. Я запаниковал. Я думал, что я задохнусь. Затем я заметил трубку, которая была подведена к горлу.

Я уставился на Салли и Джилл. Они уставились на меня. Ожидание. Что я мог сказать? Ничего, только не с этой трубкой в моем рту. Я поднял руку и сделал движение, будто писал. Я думаю, что Джилл дала мне карандаш и бумагу.

Я написал:

«Лт. Дэн».

Салли рассмеялся.

– Только Бауман, – сказал он.

Лейтенант Дэн был офицером Форреста Гампа. Он потерял ноги во Вьетнаме.

Я потянулся к нижней части моего тела.

– Да, – сказал Салли с печалью, – Ты потерял ноги.

Я потянулся за бумагой снова. Мне нужно было еще что-то сказать. Я написал…

Боже, хотел бы я знать, что я написал, потому что все помнят нечто другое. Об этом написали много раз, сначала Блумберг Ньюс, затем Бостон Глоуб и другие. Я написал: «Сумка. Увидел парня. Смотрел прямо на меня». Это то, что помнит Крис – мой сводный брат по папиной линии, – и он был тем, кто говорил с прессой. Однако у членов моей семьи по маминой линии была совершенно иная версия. Они видели, что я рисовал картинки, хотя не могли прийти к согласию о том, что именно я рисовал.

Салли помнит, что я указывал на свои глаза. Затем рисовал рюкзак. Бомбу. Затем лицо. Я сделал знак пальцами, символизирующий, что я видел его.

И он понял.

Он вышел в коридор с моей запиской, его руки тряслись. Насчет этой единственной детали все пришли к согласию: когда Салли вышел из моей комнаты, он был бледный и весь трясся. Он не сказал ни слова. Он просто передал записку дяде Бобу (или, по некоторым версиям, отцу). Моя семья только пришла со встречи с ответственным за родственников жертв из ФБР. Там им рассказывали, как ФБР оказывает помощь родственникам с проживанием и питанием.

Дядя Боб (или, по другой версии, отец) передали записку сотруднику ФБР, которая позвонила в офис. Или дядя Боб позвонил в ФБР, чей номер был вывешен в коридоре.

До недавних пор я полагал, что агенты просто ждали меня. Я сказал неотложке в амбулатории, что видел подрывника, и мне казалось, что это было пару секунд назад. Конечно же я думал, что кто-то будет ждать меня, чтобы взять показания. Именно поэтому им потребовалась лишь минута, чтобы приехать.

Позже я узнал, что на это потребовался почти час, я просто не помню этого. Фактически я даже не помню, как писал записку. Я помню, что написал «Лт. Дэн», и наблюдал, как лицо Салли сменилось улыбкой после страха, и чувствовал себя… хорошо. Самим собой. Затем мою дыхательную трубку вынули, и два агента ФБР и председатель Массачусетской полиции стояли около моей кровати. Они натянули занавеску за собой, взяли пару стульев и начали задавать вопросы.

Они спрашивали, что я видел.

– Я видел парня.

Они просили меня описать.

– Темная бейсболка. Темная куртка, может быть, кожаная. Темные солнечные очки.

– Какие?

– Ну… типа «авиаторов».

– JanSport? Вы точно помните это?

– Абсолютно точно.

Они спросили меня о телосложении.

– Он был белый?

– Да, белый.

– Почему вы приметили его?

– Он был какой-то загруженный.

Я первый раз сказал это, но эта фраза постоянно со мной. Она постоянно в моем сознании, когда я представляю Тамерлана Царнаева. Он был плохим человеком. Плохим в самом злом смысле этого слова. От него веяло тревогой. Одного взгляда достаточно, чтобы больше ни с кем его не спутать. Он бы выбил тебе зубы, если бы ты встал у него на пути.

– Было понятно, что он пришел не для участия в марафоне, – сказал я агенту ФБР. – Он был там по какой-то причине.

Я сказал им, как мы уставились друг на друга, а потом как он испарился, а рюкзак оказался на земле. JanSport.

– Приходите ко мне, – сказал я. – Если у вас будет видеозапись, приходите ко мне. Он был прямо передо мной. Прямо передо мной.

В конце я составил его описание на бумаге. Это все, что я запомнил. Я думаю, что беседа началась с того, как я его описывал. Я помню все до мелочей. Я могу представить их прямо сейчас. Но сказал ли я именно это ФБР? Как я могу быть в этом уверен? Не думаю, что они записывали разговор, и я не знаю, что случилось с моим описанием и первоначальной запиской. Полагаю, что это теперь в их папках с делами где-то там.

– Спасибо вам, – сказал в конце один из агентов. – Не возражаете, если мы заглянем позже?

Я кивнул, и они ушли. В тот момент мне было плохо. Но я был рад. Я сделал все, что мог, и чувствовал себя хорошо, будто я был частью команды. Я повернулся к отцу, который тихо сидел в углу:

– Ты думаешь, я помог?

– Ты помог, – сказал он, – Не думаю, что до разговора с тобой у них вообще было понимание, кого надо искать.

Это не имело никакого смысла для меня. Этот парень стоял в толпе. Повсюду были камеры. Как они могли не знать, кто это был? Как я мог быть единственным, кто заметил?

Мой брат Тим позже сказал, что он подслушал разговор агентов ФБР у лифта, когда те уходили.

– Что думаешь? – спросил один из них. – Тот парень сейчас под кучей обезболивающих.

– Это лучшие сведения, что у нас есть, – ответил другой.

Агенты вернулись спустя несколько часов. В этот раз они взяли с собой несколько фотографий. Это было поздней ночью, и в больнице было тихо. Я сидел на кровати в ярком свете двадцать минут, изучая фотографии с лицами подозреваемых. Я сдавал их обратно. Никто из них не был похож на парня, которого я видел. Если агенты и были разочарованы, они этого не показали.

– Я хочу увидеть Эрин, – сказал я, когда они ушли.

Эрин только приехала в комнату Мишель, когда узнала по телефону, что я пришел в себя. К тому времени когда она вернулась, агенты ФБР беседовали со мной. Затем моя семья пожелала увидеть меня. Затем агенты снова вернулись.

Было около полуночи, когда семья осталась со мной наедине. Сестра Эрин, Гейл, помнит, как смотрела в дверной проем и видела, как мы сидели на кровати, шептались, наши головы были близко. Два охранника находились снаружи комнаты, но, помимо этого, в больнице было спокойно, пока медсестра не зашла проведать меня.

– Не могли бы вы дать им минутку? – попросила Гейл.

Она согласилась. Медсестра позволила нам посидеть вместе, под единственным лучом света, в окружении шнуров и трубок, тянущихся ко мне. Я не знаю, что сказал. Я был разбит; Эрин не знала покоя два дня. Я надеюсь, что сказал: «Я люблю тебя».

Хотя, скорее всего, я сказал: «Спасибо, что ты здесь».

«Это было единственное место, где я хотела бы быть в тот момент». Это то, что Эрин сказала мне позже. Она сказала, что когда увидела мою улыбку, то поняла, что я все еще был ее близким человеком. И она поняла, что это то место, где она хочет быть. Со мной.