В золотой долине

  Утром разбудила медсестра - не та, что давала указания раньше, а другая, сменившая ее. Она с улыбкой сообщила, что его невесте сделали операцию, перевели в общую палату, и он может ее навестить. Только прежде надо надеть белый халат и бахилы.

  - А в палате что надо будет делать? - зевая, спросил он. - Судно выносить?

  - Ну, если у вас возникло такое желание...

  - Нет, спасибо, - ему надоела эта канитель. - Я тут к вам медбратом не нанимался.

  Вышел из больницы, сориентировался и ближайшим путем потопал домой. В карманах пусто, голова больная, кости ломит после лежания на жесткой короткой лавке, а еще неприятное, все растущее сознание: опять прогулял! Как на это посмотрит мастер? Выгонят, однако. Ой, выгонят! Митрич и так на пределе терпения. Он давний знакомый матери, по его рекомендации Сорокин и устроился на ТЭЦ. И ведь уже случалось прогуливать. Каждый раз Митрич требовал написать объяснительную. Пожилой человек, по старинке действует. "Вам устного объяснения не достаточно?" - спрашивал Мишка.

  "Ты пиши, - подгонял мастер. - Может, я потом твои объяснительные отдельным изданием выпущу". Он складывал их в рабочую папку. Мишка уже, наверно, с десяток на-гора выдал. Что написать в этот раз? На почечные колики своей подруги, которую неизвестно как зовут, сослаться? На участие в ее спасении? Вряд ли прокатит. Не поверят.

  Идти пришлось по главной магистрали, названной в честь красноармейского полководца Фрунзе - то же, кстати, Михаила, а может и Мигуэля. Именно сюда, на главную улицу города, нимало не задумавшись, поселил Мишка новую знакомую, нареченную им Изабеллой. А вот и ее дом - номер тринадцать. Надо же, промахнулся! Это вовсе не жилой дом, а здание горсовета. Ну, да все равно. Пусть разбираются. Настроение не ахти, а еще не выходит из головы: опять прогулял! Чтобы не томить себя ожиданием последствий, свернул с главной улицы и зашел к сменному мастеру, предполагая, что тот уже отработал. И точно, Митрич оказался дома и отдыхал на диване, просматривая газету.

  - Я, конечно, дико извиняюсь за прогул. Но, понимаете в чем дело, ко мне неожиданно... это самое... отец в гости нагрянул!

  - Вон оно что, - откликнулся Митрич, не поднимаясь с дивана и не отрывая взгляда от газеты.

  - Так мне объяснительную написать?

  - А вот это - уже не ко мне.

  - Почему не к вам?

  - Вчера мне выдали на руки приказ о сокращении. На пенсию отправили.

  Вот те раз! Ну, пошла череда неурядиц. Мишка сильно озаботился. Все-таки неплохое местечко на ТЭЦ, зарплата стабильная. Хотя, правда, работа нельзя сказать, что не бей лежачего. Серые от въевшейся угольной пыли галереи цеха топливоподачи не намного отличается от тех забоев, где этот самый уголь добывается.

  Простившись с мастером, Мишка медленно зашагал дальше. На пути попался милицейский участок. И решение-озарение пришло само собой.

  - Тебе чего, парень? - остановил его дежурный.

  - Пришел добровольно сдаваться, - разъяснил Сорокин. - Арестуйте меня.

  - С чего это мы будем тебя арестовывать?

  - А как подозрительную личность. У меня документов нету. Ни паспорта, ни водительских прав, ни страхового полиса, - для убедительности вывернул карманы куртки. - Вот, только билеты до ТЭЦ.

  Сержант недружелюбно глянул на него.

  - Ты ее взрывать, что ли, собрался?

  Мишка интригующе понизил голос:

  - Об этом я расскажу следователю по особо важным делам.

  Сержант насторожился, поднял трубку и кому-то позвонил. Что ж, сценарий развивался по задуманному. Сейчас задержат до выяснения личности, потом справку у них можно потребовать. Ее и предъявить начальнику цеха. Авось пронесет...

  Из кабинета вышел капитан Антюхин, который Сорокина знал, как облупленного.

  - А, это ты, Мигуль, - невозмутимо сказал, исказив имя по-своему. - Иди, проспись. Потом взрывными работами займешься.

  Эх, и тут не обломилось. Так и не придумав, как объяснить прогул, Мишка вернулся домой. А там - сюрприз так сюрприз! Напророчил на свою голову, Его поджидал приехавший из Подмосковии Серафим Иванович, родной отец и второй муж матери. Тот самый, который и дал ему странно звучащее здесь у них иностранное имя Мигуэль. Настоял родитель-производитель, нашел что прилепить к вполне обычной фамилии. А сам смылся, уехал покорять столичную публику, когда родному дитю едва исполнилось семь лет. Зачастил батя. После того, как Мишке исполнилось восемнадцать, в третий раз приезжает. Впрочем, понятно. Теперь алиментов платить не надо.

  Мать отсутствовала. И это понятно. Как и в прежний приезд бывшего мужа, ушла к сестре и теперь не явится, пока Серафим Иванович ни уберется восвояси.

  - Ну, здравствуй, Мигуэль! Вот приехал тебя проведать, - отец встал и приблизился, руки растопырил, чтобы обнять.

  Ладно, не гордые. Мишка тоже обнял и похлопал гостя по спине. Они отстранились друг от друга.

  - Ну, дай-ка я на тебя внимательней гляну, сын!

  Что ж, пусть поглядит. Мишка, в свою очередь, стал разглядывать отца. В шестьдесят лет батя все еще выглядит импозантно. Сивые кудри до плеч, кожаная курточка. И замшевые туфли - признак интеллигентного человека. В прошлом отец работал художником-оформителем в тресте "Горуголь", и откликался на значительные события жизни, иллюстрировал все даты. А для себя, для души, малевал картины в сюрреалистическом духе. Они приглянулись именитому московскому гостю, прибывшему с культурной миссией в их далекий край. После его визита Серафим Иванович и пустился во все тяжкие.

  Расположились на кухне, под большим портретом Брежнева в светлом маршальском мундире, уже слегка загаженном мухами.

  - Висит моя картина, - удовлетворенно заметил гость.

  - Могла висеть и в более подходящем месте, - дипломатично заметил Мишка.

  - К тому времени, как я ее закончил, политическая конъюнктура изменилась, - напомнил отец, доставая из портфеля бутылку дагестанского коньяка и несколько баночек с консервами.

  Выпили за встречу, и он стал обстоятельно объяснять, по какой причине ему пришлось покинуть семью.

  - Да брось оправдываться, батя, - по-родственному подбодрил его Мишка. - Все правильно! В этом деле конъюнктура меняется еще чаще.

  - Это как понять? - нахмурившись, спросил Серафим.

  - Так наше ж дело не рожать, - с ухмылкой пояснил сын. - Девку трахнул и бежать.

  Однако отец от такой поддержки осерчал.

  - Подлец ты, Мигуэль! И откуда только у вас, у молодежи, такие мировоззрения берутся.

  - Атмосфэра нынче такая, - нашелся Мишка. - Давай не будем об этом. Лучше расскажи, батя, как тебе пришло в голову таким звучным именем меня наградить?

  - К сожалению, тебя записали не полно, - припомнил Серафим Иванович. - В ЗАГСЕ еще согласились на Мигуэля, но наотрез отказались дописать де Сааведра. Я ж хотел, чтобы из тебя вырос благородный рыцарь, под стать дон Кихоту Ламанческому. Но вижу, ты не овладел и сотой частью того багажа, который, сгибаясь, вот уже несколько тысячелетий, тащит на себе человечество. Я имею в виду культуру. И вообще, что у тебя за вид? Вряд ли ты с такой арестантской стрижкой будешь иметь успех у женщин.

  - Но-но, папа! Ты не находишь, что жизнь в наших трущобах как бы того... не стимулирует быть благородным рыцарем. А работа в местных артелях не наполняет кошелек золотой монетой.

  - Намек понял, - тускло обронил Серафим Иванович и вытащил бумажник. - Вот, возьми. Извини, но больше дать не могу. На обратную дорогу не останется.

  Погостил три дня и уехал. А напоследок пригласил в гости. Оно, конечно, заманчиво... Но как долог путь с Приморья до Москвы! Целую неделю тащиться в поезде. А если самолетом лететь, да еще в оба конца, то ведь месяца три надо откладывать зарплату в загашник. Конечно, можно зайцем, запрятавшись в багажном отсеке. Мишка испытал этот метод в тринадцать лет и чуть не замерз на высоте десять тысяч метров. Пришлось тогда раздвинуть чемоданы и вылезти из укрытия. Ссадили в Иркутске и вернули домой. С того времени он и установил плотный контакт с органами внутренних дел.