Страница 12 из 25
Подняв пакет и бросив в него коробку, он вернулся к скамейке и, устроившись на ней, не торопясь, закурил. Тянул время, не хотел разочаровываться? Или, наоборот, растягивал удовольствие, предвкушая соприкосновение с каким-то чудом? Не выкурив и трети сигареты, он все же взял в руки жестянку и стал выкладывать на колени ее содержимое.
Наверху лежал небольшой блокнотик, в левом верхнем углу его обложки красовалась монограмма в виде трех сплетенных букв – ПКВ. «Это отец Маэстро», – подумал Нуарб, ощутив в руках нервную дрожь. Несколько ниже не очень разборчивым почерком, синим карандашом, было написано: «Искусство живет принуждением и гибнет от свободы». Заключали фразу три жирных восклицательных знака. Под текстом – жирная красная полоса…
Откинув ветхую обложку, на первой пожелтевшей страничке прочел заголовок, сделанный обычным карандашом: «Записки тщеславного человека». И пометка: «Москва, май 19… года». «Интересно, – подумал Нуарб, – я бы такое о себе не написал. Самокритичный старикан…» По чему-то немного волнуясь, положил блокнот себе на колени. Кольцо и сережки с бирюзовыми камушками – тонкая ювелирная работа – были завернуты в темно-синего цвета бархатный лоскутик. А дальше – три круглых столбика, тоже завернутые, но не в бархат, а в белую холщовую ткань. Когда он развернул первую упаковку, на ладонь высыпались круглые, желтого цвета монеты, на которых были изображены лучезарное солнце, заводы, поле, плуг, сеятель… Советские золотые червонцы… Открыв второй и третий свертки, он пересчитал монеты.
Тяжелящие руку червонцы были очень кстати. Но, глядя на них, Нуарб представил разгневанное лицо Марии, которая обязательно заподозрит его в нехорошем и вряд ли обрадуется такой добыче. Уложив монеты и кольцо с сережками обратно в жестянку, он взял в руки небольшой, но увесистый сверток, от которого пахло машинным маслом. Когда развернул, его удивлению не было предела: это был самый настоящий бельгийский «Браунинг» с обоймой, туго набитой патронами. Он их вылущил и пересчитал – всего шесть. На корпусе значилось: «Фабрик насьональ. 1906». «Очень симпатичная игрушка», – подумал Нуарб и снова завернул пистолет в промасленный кусочек тонкой замши.
Затем он вернулся к «Запискам тщеславного человека». Прочитал первые строки: «Ревность унижает человека и делает из него безумного скота. Я видел, как Зоя смотрит на Казика, а он, зная, ощущая этот взгляд, как ни в чем не бывало, потягивал из чашки чай и хрумкал сухарики. Я его в тот момент ненавидел. И ее тоже. Но ее спасает красота. И она же меня убивает, поскольку ею приходится делиться… Когда он предложил ей позировать… без моего на то согласия, и она покорно пошла за ним, мне хотелось взять трость и обоих как следует отдубасить. Но вместо этого я пошел в магазин, купить что-нибудь к ужину. А когда возвратился, увидел такую сцену: Зоя сидит в кресле, оголив почти до паха ноги, голова откинута, кофточка с глубоким каре – почти до сосков, и в глазах ее столько чувственного тумана, что я едва сдержался, чтобы не наделать глупостей. Но я опять дал слабину и даже послал ей воздушный поцелуй, на который она даже не кивнула… Даже глазом не повела… Но все же я не верю, что она может влюбиться в этого толстозадого провинциально вахлака, не умеющего держать в руках кисть…»
Нуарб перевернул страницу и прочитал следующую запись, датированную августом 19… года: «Поссорились с З. Она плакала и уверяла, что у нее ничего нет с Казиком М. И я плакал и просил у нее прощения за свои темные подозрения. Вечером мы пошли на Патриаршьи пруды, где играл оркестр из Дома Красной Армии, и мы много танцевали, как в молодости. Потом зашли в бильярдную и были свидетелями ссоры Владимира М. с Мишей Б. Володя, как всегда, был самоуверен. С неизменной папиросой, которую то и дело перегонял с одной стороны рта на другую… Пепел с его папиросы падал на зеленое сукно бильярда, но Володя не обращал на это внимания. Он то и дело брал с борта кусочек мела и тер им то место на кисти, по которой скользит кий, затем мелил сам кий. Миша Б. до мела не дотрагивался и, возможно, потому часто киксовал. В. М играл намного лучше, делал бесконечные клопштоссы, особенно хорошо шли у него прямые, неплохо получались и дуплеты. Перед каждым из них он очень внятно и громко говорил: «Дуплет в среднюю лузу» или же «От двух бортов в левый угол…» Миша Б. играл вяло и кий держал слишком далеко от рукоятки, потому в его ударах не было твердости и точности. Чтобы не выглядеть совсем беспомощным, он смешно ершился и то и дело отпускал колкости в адрес М. Но тот в долгу не оставался. Дело кончилось тем, что взбешенный М. так неистово разбил пирамиду, что несколько шаров перелетели через борт и, как зайцы, запрыгали по полу, затем он в сердцах бросил кий на стол и, на ходу прикуривая погасшую папиросу, выбежал из бильярдной… Миша, покрутил у виска пальцем и пошел выпивать… Он был бледен, и когда держал бокал с пивом, тот дрожал, и мне даже казалось, что его зубы отбивают дробь о стекло…»
Перелистав несколько страниц, Нуарб прочитал: «Мастер и Маргарита – плагиат… Но плагиат ради благородной цели, чтобы уязвить действительность. Я бы так не сумел. Миша молодчага, посмел. Но эту вещь никогда не опубликуют. Разве что после его смерти и смерти С.»
Дальше шли рассуждения на тему «Мастер и Маргарита».
«Откуда, собственно взялась эта Маргарита-спина брита? Оказывается, от двух Марго – Наваррской и Валуа. И немного – от его, М. Б., третьей по счету жены… как её… но это неважно… Воланд? Главная нечистая сила, которую выпустил на волю Гете в своем «Фаусте»… «Meфистофель»! Вон куда тебя занесло! Вижу, что мне надо пустить в дело мои хозяйские права. Эй, вы! Место! Идет господин Воланд!»
А все гости великого бала – откуда их черти занесли? Опять же из того, откуда взялись и Маргарита, и Воланд… Этого «весеннего бала полнолуния, бала ста королей»… Леонид Андреев, «Жизнь человека» – явные заимствования… Роскошь пиршественного стола бала у Сатаны – прямо как прием в американском посольстве… Чаянов, Венедиктов (Порнографическое искусство всего мира бледнело перед изображениями, которые трепетали в моих руках. «Взбухшие бедра и груди, готовые лопнуть, голые животы наливали кровью мои глаза, и я с ужасом почувствовал, что изображения эти живут, дышат, двигаются у меня под пальцами»)… Вашингтон Ирвинг («Альгамбра»)… другой гость Большого Шабаша «господин Жак с супругой» («убежденный фальшивомонетчик»)… германский император Рудольф II (алхимик) – все это извлечения из энциклопедического словаря Брокгауза и Эфрона… М. А. Орлов («История сношений человека с дьяволом») – опять заимствования из шведского шабашеведения, чтобы создать вакансию для преподобного Антессера, заведующего булгаковским шабашем… Отсюда гора Блокула, превратившаяся в «Мастере и Маргарите» в Лысую гору… Бегемот – выродок из апокрифической ветхозаветной книги Еноха… Падший ангел Азазелло из того же сюжета… Александр Рюхин… а, этот в желтой кофте, который наивно думает, что «если звезды загораются, значит, это кому-то нужно?»… Ах, какое заблуждение и какая низость Афанасьевича так раздолбать своего почти коллегу по цеху и пролетарской… Чего? Солидарности? Хрена вам, а не солидарности… Туда же и Безродный, с которым тоже рассчитались по первое число… Нечего «бородатому комсомольцу» охаивать заведомо классическую пьесу Миши…
«А превращенный в борова «нижний жилец» Николай Иванович – что же Маэстро говорил про эту фигуру? – мельком подумал Нуарб. – Очень что-то интересное и почти современное… Ах да, под этот персонаж Булгаков подложил реального деятеля – Николая Ивановича Бухарина…»
И Нуарб продолжил чтение дневника: «Бухарчика, пламенного партийного Дон Жуана… Любимчика ВИЛ…» Безопасный, межу прочим, ход предусмотрительного писателя… Или же предусмотрительный ход безопасного писателя… Нет, это уже навет! Миша был придавлен, голодал, холодал, рыдал от любви, измены, много читал энциклопедических словарей… Говорят, даже писал письмо самому С-ну. Я не верю, но чем черт не шутит… Или Азазелло?»